1
Он спал, как мёртвый.
Он устал:
Небес незримые уста
Всю ночь шептали и шептали –
И лишь под утро перестали.
Но и потом – вязанку дум,
Взвалив, туда-сюда таскал он,
И – то с улыбкой, то с оскалом –
С собою спорил, как колдун.
- …Всё это не стихи – сырьё!
И затевать тут спор нелепо.
- Так, значит, выдашь за своё
То, что тебе шептало Небо?…
- Считаешь – вор я! Но прочти! –
Ведь каждый стих здесь надо править:
Брать, как руду, дробить и плавить,
Чтоб форму смог он обрести,
И чтоб звенеть его заставить!
- Опять в глаза пускаешь дым!
- Но ведь позволено другим:
Любой, кто сердцем песнь расслышит –
Её запишет и подпишет,
Подпишет именем своим.
- Пиши, пиши, но помни всё ж:
Уж обо всём когда-то спето.
- Пусть так, но есть завет поэта,
И не нарушу я завета:
«Пиши – как дышишь, как живёшь!» –
Ты ценишь только новизну,
Ты ищешь лишь её одну
И превозносишь бесконечно…
- А что ж искать? Скажи-ка, ну!
- Известно что: «Ищи – что вечно!»
- И всё равно – под Божий суд
Ты угодишь: ни стих, ни повесть
Красу земную не спасут
И не разбудят в людях совесть.
Пускай прошёл ты крым и рым –
Слова твои всё бесполезней:
Не оправдался б ты пред Ним
И даже гениальной песней…
- За что оправдываться мне?
Иль покарает, как за ересь,
За то, что жил я на земле
На одного себя надеясь?
Но я – подобие Его:
Кусая локти и ликуя,
Из слов – почти из ничего –
Свою вселенную творю я!
Среди невзгод и кутерьмы
Творю и радугу, и розы…
- Но в песнях много тьмы и прозы…
- А белый свет! Он что – без тьмы?..
Он подошёл к окну, в окне
Опять увидел, как во сне,
Что палисадники и крыши
Осыпал лунный свет, как снег,
Что в форточку стучит и дышит
Сирени радостный побег.
И стал невыносимым плен
Уюта, мебели и стен,
И, настежь растворив окно,
Как в юности, – давным-давно –
Через окно он взял и вышел
В густой туман цветущих вишен…
А ночь пьянила, как вино.
Он посмотрел на небеса,
А небеса во все глаза
Смотрели на него.
«О, Небо!
Ты не бездушно! Ты не слепо!
Ты мыслишь!» –
Грезил он и вновь
В виски стучала жарко кровь,
И чудилось ему: он слышит
Не шелест белоснежных вишен,
А шёпот неба – шёпот Свыше…
2
Он спал, как мёртвый.
Только вдруг –
Стук в дверь!
Настырный громкий стук.
«Кого ж там носит спозаранку?» –
Открыл и увидал цыганку:
Свисали косы, вроде змей,
У ног вертелся, как чертёнок,
Давно немытый цыганёнок.
- На хлеб-то дай! Ты слышишь? Эй!
В ответ им что-то рыкнул он,
Но, приостыв, сказал:
- Минутку…
Взял куклу старую – мишутку,
Достал из хлебницы батон.
И вспомнил вдруг:
В родной глуши
Дед, в нём не чаявший души,
Солил, помаслив, хлеба скибку
И, пряча в бороду улыбку,
Так говорил ему: «Держи!
Держи скорее, воробей,
Да только ногу не отбей!»…
И снова двери он открыл
И шутку деда повторил:
- Держи, малец, держи скорей!
Да только ногу не отбей!
И неожиданно увидел,
Что хлебом он гостей обидел.
Цыганка – круть! Пацан – за ней!
Как чёрт от ладана, рванулись,
А косы, словно пара змей,
К лицу писателя метнулись.
И он услышал:
- Сатана!
И – словно не бывало сна.
А на Земле была весна!
Царила праведно она.
И снова чудилось ему
Что утро – сотворенье мира!
Что Солнце - Бог! и потому
На свет, на Свет, а не на тьму
Уже настраивалась лира.
3
Вновь утонул он с головой
В воспоминаньях, как в тумане:
Вон там, за речкой голубой,
Палатки ставили цыгане.
Прошло лет тридцать с той поры,
Но не забыл, как во дворы
Они вечернею порою
Толпой входили огневою.
И принимались сразу петь:
Светлели пасмурные люди,
И звонисто плясала медь
На пущенном по кругу блюде…
Потом все расходились спать,
А он, восторженный и юный,
Всё слышал смолкнувшие струны
И сочинял под них опять…
«Снится сон мне: у шатра
Лошадь мордой машет,
Рыжий малый у костра
И поёт, и пляшет.
Эй, давай, бойчей играй!
Иль грустить позвали?
Не пойти ль их края в край
Мне, цыгане, с вами?
Я весёлый, с голосом,
Ем любую кашу.
Коль не вышел волосом –
Мигом перекрашу.
Топ да топ, – как во хмелю…
А к рассвету ближе
Присмотрелся – узнаю:
Это ж я, тот – рыжий.
Я на лошади примчал,
И, что было духу,
Я с цыганкою плясал
Нашу «Рассыпуху».
4
И вспомнил он в тени вишнёвой
Стихи волшебника Рубцова:
«Смотрю угрюмо на калеку,
Соображаю, как же так –
Я дать в не в силах человеку
Ему положенный пятак?..»
И думал он:
«Идёт грызня, –
Грызутся новые князья,
Как будто белый свет стал тесен –
И многим стало не до песен.
Цыгане даже не поют
И во дворах уже не пляшут,
Обходят часто местность нашу,
Ведь землякам за тяжкий труд,
За то, что сеют, жнут и пашут,
Копейки сущие дают.
И в городах теперь, и в сёлах,
Людей всё больше невесёлых:
Ведь от цунами жутких цен
Не спрячешься за спины стен»…
Присел на лавочку и снова
Услышал тихого Рубцова:
«И так раздумаешься вдруг,
И так всему придашь значение,
Что вместо радости – испуг,
А вместо отдыха – мучение»…
Потом, взвалив вязанку дум,
Туда-сюда её таскал он
И сам с собою, как колдун,
Вновь говорить о том же стал он:
- … Ты прав:
Про деньги спел я зря,
Их в песне поминать нелепо,
Ты прав: я не Эмиль Золя,
Но – реже песни шепчет Небо,
Но – чаще их кричит Земля:
Власть наезжает, наезжает,
Людей сшибает тут и там.
Всех безработица стращает, –
Быть может, лишь гробовщикам
Она теперь не угрожает,
И я пишу о том…
- Он – пишет!
А кто тебя, скажи мне, слышит?
Быть может, – лишь довольный критик
Следит за песнями, чтоб крыть их,
Чтоб обозвать прилюдно: «Нытик!»
И рыкнуть – хватит, мол, слезливости, –
На всех, кто жаждет справедливости…
5
Он уморился от тоски:
Как будто тяжкие мешки
Таскал без отдыха все сутки.
И в страшный сон, как в полынью,
Вновь провалился:
«Мать твою!»… –
Усевшись на собачьей будке,
Ругался дьявол и на дудке
Опять играл,
А земляки –
Девчата, дети, мужики –
Топтали грязь и незабудки
И падали с лица Земли,
Как слёзы тихие…
«Не зли! –
Рычал тот дудочник и – жуткий –
Всё звал его к собачьей будке, –
Кому сказал?! – Бери рубли! –
Хорош тебе глазеть на небо!
Слетай за зельем поскорей,
Загрызть возьми буханку хлеба,
Да только ногу не отбей!»
И загыгыкал лиходей,
И сотрясалась вся планета,
Опять лишая сна поэта.
А на Земле была весна!
Царила праведно она.
И снова чудилось ему,
Что утро – сотворенье мира!
Что Солнце – Бог! И потому
На свет - на Свет, а не на тьму
Уже настраивалась лира.
2000 г.