Увлекшись, их город, как шулер, тасует колоду дней,
раскладывает пасьянс, как ему одному видней,
кому на верхушке сегодня лежать, а кому - на дне.
Сминает в ладонях и двойки, и дам бумажных.
И та, и другая живут здесь не год, не два, и не три,
они отражаются обе в полотнах его витрин
и, если встречаются, не делается внутри
ни пусто, ни холодно, ни безудержно страшно.
Одна из них, младшая, водит машину и за нос парней,
вторая, постарше, с ребенком, устроенная вполне.
Когда-то опять они сталкиваются в толпе,
но сердце молчит почему-то, в истерику не срывается...
Пути их расходятся снова, и обе куда-то спешат,
пока им легко рассуждать, говорить, дышать.
Которая старше, покрепче сжимает ладонь малыша,
и девочка улыбается.
И вот, когда город устал, успокоился и притих,
он делает фокус и скрещивает их пути,
но так, чтоб одной не проехать, другой - не пройти.
Он чувствует, время пришло, и пасьянс разложится.
Которая младше, в пол вдавливает тормоза,
другая застыла, а ей бы полшага назад.
Их взгляды встречаются, ужас животный в глазах.
И слышно, как маленький мир под колесами крошится.
...Потом, уже после, в палате она узнаёт,
что смято, расплющено шинами слово "вдвоём"
и не было шансов спастись у малышки её.
(Виновница в шоке, напугана, плачет и кается.)
Злой город расставил все точки над "i" и над "ё".
Ей, кажется, легче, она на поправку идет,
она только маме все время вопрос задает:
"А как моя девочка? Лучше уже? Поправляется?"
26.10.2011