В Глухове стояло «бабье лето». Ветер играл золотистыми листьями, подкрадываясь к ним на цыпочках и дуя во все щёки. Кленовые ладошки со смехом разлетались по всему двору и опускались на забор, на крышу и в бочку с дождевой водой. Один вредный лист нанизался на рог коровы Зорьки и торчал там, как чек, который в «Сельпо» насадили на шпильку.
Солнечные зайчики скакнули с красных рябиновых гроздей на подоконник, а оттуда в горницу, на кровать и защекотали босые пятки, торчащие из-под одеяла. Пятки были Маруськины, маленькие и розовые.
Тем временем в окошко к невесте лез кузнец Илья – потихоньку, потому что хотел сделать Марусе сюрприз. Был кузнец высотой в три Ваньки Дудкина, а шириной больше коромысла, так что представьте, как трещали по швам рамы.
Неподалёку, на завалинке у избы бабки Серафимы, сидели глуховские мужики по имени Кузьма и дед Тарас. Они посматривали на окно и вели светские разговоры.
- На крахмале – оно завсегда вкуснее, чем на свекле или ещё какой гадости! – доказывал Кузьма.
- А я говорю на ревене! Берёшь пополам ревень с брусникой, да горсть хороших опилок, - перебивал дед Тарас, - а потом...
- К черту твои опилки. На картохе, говорю, лучше. На картохе! – кипятился Кузьма.
Неизвестно, чем бы всё это закончилось, кабы не распахнулись ставни, да не выплыла бы из-за них румяная бабка Серафима с мутной бутылью. В бутылке плескалась сказка, пахнущая мятой и можжевельником, и полынью, и булочками с корицей, и самую малость клопами. Волшебный запах, скажу я вам!
Споры разом смолкли, и дед скоро обменял замусоленную трешку на волшебное зелье.
***
Разлив по стаканам самогон, друзья сели отмечать великий праздник. День независимости Кубы. В отрывном календаре деда Тараса все памятные и важные даты были отмечены красным, и так уж вышло, что синей оставалась всего четверть года.
Вдвоем пить было, конечно, не дело. Из окна напротив торчала широкая спина кузнеца, и это было очень кстати.
- Эй, Илюха! – позвал Кузьма, - айда к нам! Кубу отмечать.
- Да ну её, - отозвался Илья. – Завязал я. Больше ни капли.
На самом деле, он намертво застрял между ставнями, но смущался признаться в этой оказии.
- Илюш… ты это… чего это? – поразились приятели. – Как так – завязал?
- А вот так. Проснулся утром в понедельник и говорю себе: «Неужто ты, Илья Петрович, слабак и тряпка?! Неужто ты не могёшь жить по-человечески? И всё. Бросил», - уже с гордостью ответили Илюхины штаны.
Кузьме и Тарасу вдруг сделалось обидно, что вот они тряпки и слабаки. Переглянулись они, опустили стаканы на бревно, и...
***
- Серафима, ты это… трешку-то верни. Вот, мы и не открывали, - виновато бомотал дед Тарас, возвращая бутылку. Обалдевшая Серафима забрала посудину, брякнула трёшку назло копейками, захлопнула окно и легла на кровать. Переживать за свой бизнес.
Тем временем, в доме напротив Маруська успела проснуться, испугаться, закричать «Помогите, люди добрые, грабюююют!», узнать жениха, залепить ему пощёчину маленькой пятерней, расплакаться, вытолкать Илью наружу и через минуту прийти его жалеть по голове.
Огромный Илюха виновато посопел, выставил перед Марусиным носом два богатырских кулака и спросил: "В какой руке?"
- В левой? – угадала девушка.
На могучей ладони лежала шкатулка для украшений, которую Илюха саморучно выковал и украсил железными незабудками. Маруська схватила подарок двумя руками, с трудом перетащила огромный сундук к себе на коленки, и так и сидела. Маленькая и счастливая.
- Ты открой, бусы положь какие-нибудь! – изо всех сил намекал Илья.
- Потом, успеется. - отвечала невеста и ластилась к его плечу.
- Э-эх! – кузнец сам открыл шкатулку, вынул оттуда двумя пальцами хрупкое колечко и надел на Маруськин пальчик.
Девушка улыбнулась, зарделась, опустила ресницы. Илья что-то спросил у неё шепотом на ухо, а она ему так же на ухо ответила. Наверное, что-то хорошее, потому что Илюха вскочил и засмеялся, и закружил Маруську выше крыш, и пшеничные косы весело запрыгали под облаками.
***
В это самое время дед Тарас и Кузьма исправлялись. Они чинно сидели друг напротив друга за столом, наливали из самовара чай в блюдца и молчали.
- Тепло нынче.
- Не говори. «Бабье лето», как говорится.
Они снова притихли, мучительно придумывая, что сказать.
- В Мухино новый трактор завезли, - первым нашёлся Кузьма.
Минут пять приятели бурно обсуждали наглость Мухинцев, которые заграбастали себе новую технику, хотя трактор был изначально обещан Глухову. Когда тема была исчерпана, за столом вновь воцарилось молчание, и слышно было, как Кузьма хрустит сушкой.
Вдруг в избу ворвался Илья. Он сиял, как вымытый песком тазик.
- Мужики! Она сказала «Да»! Женюсь, мужики!
- На ком, на Маруське, что ли?
- Ну, да! На ней, родимой! Айда, отмечать!..
Вечерело. Баба Серафима радовалась, что клиенты одумались и вернулись за драгоценной бутылкой. Из сарайчика во дворе доносились весёлые голоса, хохот и что-то иностранное:
- Эль пуэбло унидо ямас сера венсида!
Маруська щелкала подсолнечные семечки в кровати и чему-то улыбалась. Поселок Глухов засыпал добрым тёплым осенним сном. Ночь пахла сеном и яблоками, и речной прохладой. Звезды зажигались над лесом, а ветер-озорник дул на них во все щёки, и они со смехом разлетались по Вселенной.