Я теряюсь и тайно тоскую,
если увижу его
на фото или на экране.
И сдавлено сердце мое
не затихающей ни на секунду
болью сочувствия ...
Он стоит, растерянный, затравленный,
с поднятыми вверх руками.
Как пленный солдат,
потерявший
волю к сопротивленью.
На груди у него –
большая,
желтая,
кем-то поспешно пришитая
(возможно, несчастною
матерью)
Звезда.
Звезда Давида.
Или сам он, несчастный,
пришил ее
к жалкому пиджачку?
Такой беззащитный,
маленький, грустный, тоскливо глядящий!
В таком большом картузе!
Мальчик с поднятыми руками ...
Шоа. Катастрофа.
Нечто немыслимое.
Неправдоподобное.
Некий кошмар –
для сознанья нормального.
Планомерное уничтоженье.
Пулями.
Газом.
Огнем.
За что?!
За то, что евреи.
И только за это?!
Да! Так повелел ненормальный.
И многие как бы нормальные люди,
ликуя и злобно беснуясь,
убийцами и палачами
стали охотно.
Они выполняли
вождя своего повеленье.
Как странно: он не был упрятан
в психиатрическую
больницу …
Он был миллионам,
нормальным как будто, -
вождем и кумиром.
Рейхсканцлером был он.
И были с ним рядом собратья,
его окружавшие преданно, долго,
почти до погибели самой.
И были обычных людей миллионы,
в нем увидавшие то,
что хотели увидеть.
Он возглавлял, погрузив ее в тьму,
издавна слывшую очень культурной
страну
цивилизованной старой Европы.
Был он бездетен.
Но сотни тысяч детей
были убиты по плану маньяка –
Не потому ли, что сам был бесплоден?
Были ли дети у тех,
кто стал палачами?
Или все они были бездетны,
как фюрер зловещий?
И как же тогда понимать,
что иные народы,
совсем не арийцы,
как дело святое,
свершали убийство людей безоружных?
Мужчин убивали они,
но также и женщин беременных,
богобоязненных старцев,
калек безутешных.
И даже младенцев,
невинных и нежно-прекрасных.
И матери,
любящие своих -
не еврейских! - детей,
с улыбкой недоброй вели
молящих о помощи скорбно
еврейских малюток,
за ручку,
ухваченную
очень крепко,
к безжалостным палачам.
Добро убиенных, конечно же,
тем, кто убил иль донес, доставалось.
Добро …
Квартиры и мебель, и множество книг,
И вещи! Порой - драгоценные вещи!
Добро,
исступленным трудом нажитое
иль даром природы - талантом.
Накопленное не одним поколеньем.
И все это – даром досталось
наследникам тем незаконным,
доносчикам и палачам –
и просто соседям …
Даром ли?! Нет!
А за плату иную,
плату душою,
проданною незаметно
в тот час испытанья.
Бессмертную душу свою не жалели,
пропажи ее не заметив …
Знаю я, были иные.
Праведники.
Те, кто рискуя
собственной жизнью,
спасали от смерти невинных,
злодейски приговоренных.
Но сколько тех праведных было?!..
Знаем мы все:
сотни тысяч евреев
в армиях против фашистов сражались -
и в партизанских отрядах.
Знаем мы все: сотни тысяч евреев
ночью и днем
на заводах оружье ковали.
Знаем мы все: сотни тысяч евреев
жизни отдали свои
в битвах и в буднях труда -
во имя победы.
Все так.
И мы перед ними,
как и перед всеми,
кто, жизни своей не щадя,
Человечество спас,
в долгу неоплатном.
Гордятся народы
Героями страшной войны.
И память погибших мы чтим.
Но он мое сердце терзает -
Мальчик в картузе,
с лицом уходящего в Вечность!
Маленький мальчик
с нашитой звездою Давида,
смотрит, как будто не веря,
что это не сон …
И что он никогда
не проснется с улыбкой …
Но нет!
Он уже начинает
все понимать …
Видел я страшную тел истощенность.
Видел ощеренность проволоки –
беспощадной,
колючей.
Видел тела, где остались лишь кожа да кости.
И - глаза,
что в мир наш
с последней надеждой смотрели.
Видел я дым из печей Аушвица.
Видел я груды: вещей, и зубов золотых,
и прекрасных волос
умерщвленных красавиц.
То, что осталось от тех, кто в синее небо
черным дымом ушел.
Но ужасней всего, что я видел, –
Этот маленький мальчик,
что стоит обреченно,
потерявший надежду
не только на счастье, но даже на самую жизнь.
Мальчик - с желтой звездою,
нашитой,
чтобы с теми детьми, что останутся жить,
чтобы с теми, другими, такими же точно,
его
не перепутать.
Да, не перепутать его
с теми, кто не еврей, -
и по этой причине
как бы законное право имеет
жить.
Маленький мальчик...
Он не успел еще в мире подлунном
ии совершить героический подвиг,
ни нагрешить,
ни закон преступить …
Смотрит он в Вечность, не на меня.
Но как будто
хочет сказать он
и мне, и любому, и всем нам
то, что слышится мне:
- А ведь это и ты
мог бы стоять здесь,
на месте на этом,
где я так тоскливо стою
с поднятыми руками.
И любой,
кто сегодня не знает,
что могло бы с ним быть в те года.
И - что может случиться с любым человеком,
народом иль расой.
С любой частью света
на этой планете Земля.
Иль со всею планетою нашей.
Сегодня.
Иль завтра.
Иль через столетье.
Когда овладеет больными умами
безумье,
прикрытое неким ученьем,
крушащим
устои сохранности рода людского,
крушащим
и сам здравый смысл,
крушащим - и делом, и словом -
Великие Заповеди.
А их и всего-то лишь десять.
А, может быть, даже и меньше –
Всего лишь одна:
« Люби, человек, человека любого,
как любишь себя! »
Мальчик в картузе,
Мальчик
с нашитою желтой звездою Давида,
Мальчик
с поднятыми руками!
Ты призываешь людей
осознать себя родом единым,
стать человечеством не на словах,
а на деле.
Стать человечеством истинной дружбы
народов, религий и рас,
вместе отбросивших тяжесть
взаимных обид, недоверья и злобы.
Вместе обретших и мудрость
стремленья к возвышенным целям ...
Будет ли зов этот нами услышан?