Тебе ещё воспляшется, сестра, —
и воспоётся поделом, подруга.
Верхушка ели надо мной востра,
а я под ней — и в самом центре круга.
Не козьей ножкой на хромой ноге —
лучом златым весь горний мир пронизан.
Он вогнут внутрь, как дырка в пироге,
он глянцев, как восточный хроматизм.
Что делать здесь тому, кто ни при чём?
Кто не зачислен, не учтён — кто вычтен?
Тому ни ель не вздрогнет над плечом,
ни луч златой не будет обналичен.
Ни птичий гам, ни гамма всех цветов,
ни грамотно разложенное слово.
Господь с тобой: и сам я не таков
и ты, сестра, — подруга не такого.
Придёт ли день, настанет ли пора,
пробьёт ли час — всё это неизвестно.
Вдохнёт земным еловая кора,
верхушка ели выдохнет небесным.
И устремится в небо голова,
и ноги больше не коснутся днища —
и женский танец выпорхнет туда,
где женский голос, как туман насыщен.