Дорога идет меж толстенных вековых пихт. Запах стоит такой, что глаза слезятся. Я на заднем сиденье УАЗика. Впереди приятель – полковник. Сашка. Зам. Начальника ГУФСИН. Главный по тюрьмам, по-простому. Рядом – шофер. Едем на север, в самую дальнюю колонию под Ныроб. Едем в какую-то баню, где, по словам Сашки совершенно особенный пар, и хозяин – ещё особенней.
- ты вот ветеранов всяких ищешь, - обращается Сашка ко мне- а у нас тут – гвоздь почище. Ты вот с им потолкуй. Волоса буквально встают.
Сашке весело. В нём болтается литр спирта. Ему явно мало. Душа у Сашки необъятная, как уральская северная тайга. Много в ту Душу чего входит, да не всё выходит.
Приехали. Кругом грязь непролазная. А тут – свежим ельником всё выстлано. Мягко. Верховья Вишеры. С каменного утёса падает ручей. Вода – даже на вид зубы ломит. В пяти метрах от ручья крепкий рубленый дом. Рядом баня. Дымок над трубой. Издали пахнет салом и костром.
На звук машины выходит хозяин в ношеной телогрейке, и в новых, скрипучих сапогах. На вид лет 70. На лице выделяются прозрачные, очень спокойные глаза. Чисто выбрит. Шапка белых волос.Волосы стрижены по старинному – под горшок.
Весельчак Сашка сердечно здоровается с хозяином, но без панибратства.
- Привёз? Спрашивает хозяин.
Сашка достаёт целую горсть рыболовных крючков, лески, какую-то рыболовную утварь. Вместе они обсуждают перспективы улова.
Над головой, на самом краю утёса, еле виднеется колючая проволока. Там, наверху, зона строгого режима. Кусок леса обнесен колючей проволокой, поверх неё намотана модная «Стрекоза». В лесу полно растяжек. Местные все это знают. Потому грибников по лесам не видно.
Садимся за стол. Стол во дворе. Первые дни сентября. Закатное солнце светит, да не греет. Хозяин чинно разливает спирт. Только сейчас замечаю глубокие морщины вокруг глаз, и множество черных вкраплений на правой щеке. Следы минного взрыва. Неожиданно понимаю, что сильно ошибся с его возрастом.
- Ну чего, мил человек молчишь? Приехал спросить, так спрашивай, не стесняйся. Давненько я на допросах-то не был..
В прозрачных глазах вековая мудрость, и легкая ирония.
- расскажи как воевал, уважаемый.
-правду потянуло знать? Я-то скажу, отчего не сказать хорошему человеку..
- А ты откуда знаешь, что я хороший? - спрашиваю.
-А эт у меня присказка такая. Хороших людей нет, мил человек. Есть те, кто прикидывается. А подойдет лихая година – ать, и он уж плохой. По мне так уж лучше сразу нехай плохой будет.
Молчание. Сашка-полковник пьёт как маршал. 10 минут и уже храпит. Шофер ковыряется в машине.
- Ты ешь, ешь. Сало своё. Хлеб тоже.
Я проголодался. Хлеб действительно душист и вкусен. Сало прозрачно. Спирт обжигает рот, но не пьянит.
- Я в 41м батальоном командовал. В 22 года – и уже батальон. Загодя, за месяц, всем командирам красные пакеты прислали из Штаба округа. Приказ: в момент начала войны вскрыть пакеты и действовать по плану. Планы те мы всю весну отрабатывали. Чего ж там не знать-то?
Прозрачные глаза, не мигая, смотрят куда-то за горизонт.
- Ну, понятно, сначала артподготовка должна быть. Потом авиация. А уж потом мы. На учениях за сутки на 50 км продвигались на территорию предполагаемого противника.
Смотрит на меня с особым лагерным прищуром.
- А ты чего не пишешь? Аль память хороша?
В кармане у меня диктофон, но сказать не решаюсь. Вместо этого говорю:
- А я всё с первого раза запоминаю. Как учили. И потом уж не забываю никогда.
Он смотрит на меня мягко, и презрительно.
- Разведка? Али чекист?
Я киваю неопределённо.
-Ну так вот. Учили то нас одному. Как врага бить в наступлении. А вышло вон оно как… 22го на рассвете – море огня на позициях. И понять ничего не можно. Что? Как? Связи нет. Что делать? Соседи справа залегли, а слева и вовсе нет никого. Ну, думаю – опоздал. Все вперед ушли, один я ещё по эту сторону. Вскрываю красный конверт. А там – нанести удар вглубь территории противника, и к вечеру выйти в район за Белостоком. А это считай 60 км от границы. Мать-перемать. У меня танковая рота была в составе. Ну, я батальон на броню, и вперед. Почти без сопротивления прошли…
- К вечеру вышли к польскому местечку. Кое-как связь наладили. И вдруг приказ командирам всех уровней: Сжечь красные конверты не читая. Его,приказ то этот, видать с утра передают. Поймали волну немецкую. А они и говорят – германские войска продвинулись на 100 км. Что же это?! Я уже ночью понял, что это разгром.
Он молчит. Я пытаюсь представить себя на его месте. Не могу. Не получается. Ни в 22года. Ни сейчас.
- Пошли по тылам. Ладно – лето. Только через три месяца свои отступающие войска догнали. Под Смоленском. Фронт перешли. Треть батальона я вывел. Оголодали так, что ремни все поели. Меня тут же в особый отдел. Там майор сидел. Сразу видать- мужик разумный. Ну я ему всю правду-матку. И что конверт без приказа вскрыл. И что приказ отдал на наступление исходя из предвоенных учений. Он всё это послушал, записал, да и говорит: «Иди воюй. Командиры нужны. После войны разберёмся. Людей вывел, в плену никого не оставил. Значит молодец». А через месяц приходит мне Орден боевого Красного знамени.
Он молчит так долго, что кажется, забыл про меня. Светлые глаза не моргают. Под глазами густая сетка морщин. Он неподвижен настолько, что кажется уже умер.
- А как же здесь то оказался? Я решаюсь нарушить молчание.
-Здесь-то? Он неохотно выходит из забытья.
- прошёл я всю эту войну. От первого до последнего дня. В августе 45го японца гнал 800 км по пустыне. Демобилизовался в сентябре. И тут повестка. НКВД.
-Прихожу. Сидят трое хлыщей. Сразу видать – пороха не нюхали. И сразу с подвохом таким: как это мол ты так приказ нарушил, содержимое конверта секретного подсмотрел? …Как в воду тот майор глядел. Вобщем, дали мне по совокупности 25 лет. Орден отобрали. В 56м приехали комиссии какие-то. Кого выпустили, кому скостили. А мне – всё как есть оставили. В 65м ещё приезжали из прокуратуры московской, всё пытали, что это там в конверте значилось? И опять всё как есть оставили. Вышел я в 70м..
Полковник Сашка ворочается и падает на землю. Вскакивает ошарашенный, и протрезвевший. Садиться за стол. Наливает стакан, смачно выпивает, кидает в пасть кусок сала.
- Кузьмич – мужик правильный - говорит он жуя и облизываясь. Его ещё при той власти ломали воры – ничего не вышло. А как освободился, я уже прапором был, наше начальство ему и домик этот приказало срубить, и баньку. Надо ж отдыхать где-то. А у него всё равно никого родных нет. Справку написали о смерти. А он – вишь живучий, какой оказался.
Сашка нравится сам себе. Он радуется своей власти и доброте. Он знает историю Кузьмича.
- Во какие времена были!- Сашкины глаза полны уверенного веселья. – Четвертак за конверт! Эх сейчас бы вот так-то… Он искренне верит в праведность наказания.
Кузьмич смотрит на небо.
Я смотрю на небо.
Небо не смотрит на нас.