Четверо

               

     Когда поезд тронулся, самый элегантный из них вынул из саквояжа плоский флакон, поднял его над головой и победоносно провозгласил – чистый спирт, чистый, как слеза крокодила!
     Есть чем прополоскать мозги!
     Трое остальных с тоской посмотрели на него. Один из них был похож на глухонемого, который беседовал оживленно сам с собой, молниеносно сжимая и разжимая пальцы, он на миг замер, услышав о слезе крокодила, потом быстро сообразил на пальцах и почти беззвучно произнес: одна бутылка. Одна. Элегантный сразу определил, ибо явно был допускаем к массовой информации: профессор сверхвысшей математики, это в их замкнутых кругах распространилась привычка заниматься умственной гимнастикой на пальцах. Были виртуозы, подключавшие для решения головоломных задач даже ноги, причем, не снимая ботинок.
     Рядом с профессором математики сидел ничем не примечательный господин в пижаме, ибо уже в пижаме он сел в поезд. Элегантный сделал из этого вывод: официант из особо фешенебельного заведения, где все, особенно кофе, подают в пижамах, ради иллюзии, будто подают в постель.
     Четвертое существо кутало горло в длинный шарф, отчего лица тоже почти не было видно. На коленях был не то наброшен плед, не то обычная клетчатая юбка, но элегантный не пошел по ложному пути и не подумал, что это шотландец, скорее женщина, решил он.
     Поезд набрал скорость, и движение стало равномерным и местами прямолинейным. Выбрав стабильный момент, элегантный выхватил из саквояжа четырехгранные мензурки и наполнил их крокодиловыми слезами. Четыре, сосчитал Профессор.
     Будем знакомы, произнес элегантный, и поднял свою мензурку. Никто не отказался сделать то же самое.
     Я, как вы уже, наверное, поняли, и есть сопровождающее вас лицо. Рад вас видеть. Тут они чокнулись. И рад буду вас выслушать, многозначительно взглянул он на каждого. Затем поднял мензурку, макнул в нее палец и протер себе уши самым тщательным образом, пока мензурка не опустела.
     Остальные вынули походные тряпочки и стали протирать спиртом свои любимые места. Профессор тер лоб, вернее делал вид, что тер лоб, на самом же деле старательно протирал пальцы. Существо, похожее на женщину, размотало шарф и слегка протерло горло снаружи, затем основательно прополоскало его изнутри и проглотило. Официант чистил карманы своей пижамы.
     Итак, я, как сопровождающее лицо буду рад вас выслушать, подвел итог элегантный и навострил прочищенные уши. Как вы, каждый из вас в меру своей испорченности – элегантный подмигнул им всем, но особенно женщине – как вы понимаете, мне любопытно узнать, что произошло с вами в последнее время. Мне это важно, чтобы определить ваше последующее желание и исполнить его. Начнем с вас, обратился он к Профессору.
     Я профессор, начал тот. Я знаю, улыбнулся элегантный. Счастлив познакомиться, протянул ему руку элегантный, долго ее держал в своей, тряс время от времени, жал, потом отпустил, и стал тихонько потирать свои уши.
     Я профессор, продолжал профессор. В свое время я создал свою школу сверхурочной математики. Мы вычислили, сколько будет дважды два с точностью до второго знака. Мы пошли бы дальше, но не позволяла техника. Мы произвели колоссальную уточняющую работу, связанную с прикладными интересами, а именно, вычислили с точностью до единицы, сколько приходится настоящих профессоров на общее количество профессоров. Мы вплотную подошли к проблеме вычисления количества науки на голову ученого, следовательно, к проблеме точного числа ученых среди ученых. Исчисление общего количества науки дало нам возможность раскрыть почти точное число скрывающих свою ученую степень, не зафиксированных в качестве ученых. Тогда меня решили засекретить, и я взбунтовался против прикладных действий, связанных с обращением к объективной реальности. Чтобы не быть в положении сторонника трения скольжения, который пытается пешком убежать от сторонников трения качения на колесах, я решил уйти в мир чистых чисел.
     И я нашел самый несправедливый из абстрактных законов – закон больших чисел, и я восстал против него. Мне не нравилось, что с числами может произойти такое, что не задевает интересов отдельного простого числа. Миллионы, а особенно миллиарды и прочие числа, имеющие большие степени, делают все, что хотят, а составляющие их единицы, в том числе боевые, даже и не ведают, почему у них не складывается  жизнь. Еще я выступил против   неизвестных величин, разоблачив их как подставных лиц. Я протестовал против всякого рода комплексных подходов, ибо в любое комплексное число входят мнимые величины.
     Понятно, мне этого не простили. Большие числа дали мне понять, что я ничтожество. Неизвестные величины в анонимных писаниях заявляли, что им известно обо мне все, что со мной не происходило, и самое худшее из этого должно со мной произойти, так они угрожали. Мнимые величины просто-напросто распространяли слухи, что я бездарный плебей, не евший в жизни ничего кроме комплексных обедов, отчего мои мозги закомплексовали.
     Он замолчал, и снова руки его забегали. Я так и знал, утешил его элегантный и похлопал по плечу: у вас еще будет возможность создавать свою школу. А что у вас? – обратился он к официанту.
     Извините, что я в пижаме, ответил тот, но я официант. Вы не представляете, какая это трудная служба-с. Особенно этот современнейший сервис. Плохо для здоровья-с. Заказывают сигареты, должен курить, хотя вообще не куришь. Хорошо еще, если для шику-с окурок из моего рта вырвут, перед дамами-с, а то так свое-то берегут здоровье-с. Если приходят для беседы, так им и закажи, и принеси, да сам и съешь. Ешь да давишься, если не от пищи-с, так от беседы-с. А если иностранцы беседуют, так переводи-с. А как пьяны напьются, так поезжай к ихним женам объясняться да по физиономии-с получать. Не всякий выдержит. Даже если и железный. Плакать от этого очень хотелось. Официант всхлипнул. Да как подумаешь, что от слез-то ржавеешь, так и все-то в себе и держишь. И держишь, и держишь, и перегреваешься. Он опять всхлипнул и стал утираться рукавами пижамы.
     Перегреваешься, передразнил его элегантный, а, чай, обсчитываешь.
     Никак нет-с, ответствовал официант, и очень даже наоборот-с. Обсчитывал, но по справедливости. Кого стоило. Затем остаточек и добыточек я на тех решил употреблять, кто мне симпатичны-с. На этом и погорел. Подхожу к таким симпатичным для расчета-с и говорю-с, а с вас ничего-с. Как это так, возмущаются. Оказывается, у одних один за другого хотел заплатить, да так, что чем больше, тем приятнее и тому, кто платит, и тому, за кого платят. А у других все равно деньги казенные и надо счет подтвердить, что именно прокушали-с. А третьи подвох заподозрили и к начальству. А потом еще, от начальства вернувшись, графин воды заказали, я принес, а они его на меня весь вылили и приговаривают – да чтоб ты заржавел.
     Ну и заржавел? – уточнил элегантный. Да не то чтоб прямо так заржавел, ответил Официант, но скрипеть стало в коленках. Клиенты жаловаться стали, мол, выключите музыку. Вот так-с.
     Понятно. Подправим. Подлечим. А что у вас? – обратился элегантный к предполагаемой даме.
     А я певец, отвечала дама женским укутанным голосом.
     Вы – певица? – переспросил элегантный.
     Нет, я певец. Дама поправила юбку на коленях. Вы же знаете, что даже про поэтесс сейчас не говорят поэтесса, а только поэт, особенно если поэт-песенник. Со мной же все странно и чудовищно. Я действительно был хорошим певцом, начинал в ансамбле песенного фольклора кобольдов, все там пели  баритональными басами. Потом во мне прорезался абсолютно сольный голос, внезапно, специалисты все утверждали, бельканто от природы и все тут. И я быстро сделал себе имя, пел и в клубе имени Трех Горбатых Богатырей, и у Кокатри в Париже, и на Бродвее, прямо на улице. Про «Ла-Скала» уже не говорю, не я приезжал в «Ла-Скала», а «Ла-Скала» ездил за мной, где я, там и «Ла-Скала». Слава моя была так велика, что делал все, что хотел. Хочу, пою Годунова в «паяцах», хочу, даю дона Базилио в «Мертвых душах». Публика в восторге. И вот ставили как-то «Пиковую даму» перед нефтяниками в пустыне. Ну, думаю, обновлю постановку. Войду в комнату к старухе, загримированный под Отелло, и начну куплеты Мефистофеля. Так и сделал, вхожу, старуха в обморок, открываю рот и сам себя не узнаю: бабьим голосом какое-то бабушкино танго.
     Что-то во мне перегорело. К каким только специалистам не обращался, умельцы только руками разводили. Путь-то я продолжал, возродил стиль ретро, под Шипачеву и других из прошлого века, тоже принимали на ура, особенно «парня в кепке и зуб золотой». Но тоска заела, запил, опустился, юбку вот надел…
     С вами все ясно. А меня зовут Фаддей Михайлович. Прошу любить и жаловать. Фаддей Михайлович Харонов, по специальности немец и, как уже сказал, по службе сопровождающее лицо. Спросите, куда мы едем?
     Трое вопросительно и с тоской смотрели на него.
     Скажу без обиняков, едем на свалку.
     Все обмякли.
     Едем на свалку, повторил он, но не надо унывать. Считаю своим долгом заверить, что со свалки все и начинается. Полная свобода, как мнений, так и поступков. Полная реализация способностей. Я говорил, что мне важно уяснить ваше последнее желание. Вы, Профессор, можете сколько угодно бороться с большими числами, математики на свалке никто не знает. Вас, как мне кажется, унизили какие-то абстрактные величины, здесь же вы можете возвыситься, ибо свалка всегда конкретна, никто не будет вам мешать. Насколько мне известно, на свалке уже появились свои профессора, пока не в области наук, а в личной жизни. В науке вы можете стать первым.
     Вы, Официант, почувствуете себя как дома, когда увидите массу ржавых коллег. Можете скрипеть, сколько влезет, никто не сделает вам замечаний. И вас не заставят ни есть, ни курить. Есть станет удовольствием, причем редким, поскольку еда на свалке требует большой обработки, если ее вообще раздобудешь. Вы можете открыть первый ресторан на свалке, где будете сами первым клиентом, которому будете бесплатно подавать все, что найдете. И никаких подвохов.
     Вы, в юбке, не горюйте, с вас ее на свалке снимут. Петь можете любым голосом, слышат там плохо, но принимают хорошо. Для большинства будет достаточным, если вы им просто продиктуете слова. Полная свобода! Будете ее воспевать, каким голосом, для свободы не важно.
     Итак, господа, я вас поздравляю. Сейчас для нас главное, чтобы повезло с таможенным контролем.
     А мы ничего такого не везем, удивились все трое.
     Повезти с таможенным контролем, стал объяснять элегантный, это значит доехать до таможенного контроля. Опасность в том, что вместо таможенников могут нагрянуть местные гангстеры, тогда и мне и вам придется туго.
     Какие еще гангстеры?
     Гангстеры из прошлого, которые живут как бы между свалкой и обществом. Они пользуются свободой, которую им дает свалка, но разные вещи, особенно питание, предпочитают отбирать у тех, кто принадлежал к хорошему обществу. Элегантный хотел объяснить еще что-то про гангстеров, но дверь в купе отворилась, и он в ужасе поднял руки вверх и завопил: Гангстеры!
     Вошли трое с отбойными молотками и гаечными ключами. Руки вверх! – заорал главный, огромного роста и с башней вместо головы, на которой так ярко засияло табло с надписью руки вверх, что казалось, будто он заорал.
     Посвященных просим  самих  добровольно вынуть и сдать элементы питания! – зажглось ослепительное табло.
     Элегантный нажал какой-то рычажок и вынул блок микроэлементов. Главный вырвал его и бросил в мешок. А вы! – обратился он к остальным. Ясно, непосвященные, обратился он не то к ним, не то к своим подручным, и уже ясно, что к подручным: изъять!
     Двое с гаечными ключами бросились поочередно к Профессору, Официанту и к Даме. Ни под профессорской мантией, ни под пижамой Официанта, ни под юбкой они ничего не обнаружили.
     Мерзавец! – завопил главный. – Сколько раз ему  уши  обрывали.  Отвинтить! – приказал он подручным. Те бросились отвинчивать уши Фаддею Михайловичу. Отключенный элегантный не сопротивлялся. Мерзавец – возмущался главный, пряча уши в мешок. Опять нам людей подсовывает. В который раз.
     Они вышли и захлопнули за собой дверь. 




               
(журнал “Техника – молодежи”, 2001)