Я слишком долго сухим выходил из воды,
а ныне в испарине маюсь от тёмных наитий,
кругами хожу и не ухожу от беды —
как струны скрипичные, нервов натянуты нити,
и кошки вопят и на сердце скребут пиццикато,
и музыка длится: зимою немолчный сверчок,
а летом до одури, до отупенья цикады,
так из вождей мы зубрили когда-то цитаты,
так ором изводит орава детей, но последний звонок
пока не звенит, и длится престранный урок,
и надо терпеть, улыбаться и как откровенью
внимать, когда некто несёт откровенную чушь
(но при исполненье и с верою в предназначенье…)
Я помню, как юность бросала меня в белорусскую глушь,
где нёс деревенский пророк свою ахинею,
а мы самогон глушили и бульбой за обе щеки
его заедая, кивали пророку, пьянея,
и смехом пороли за чушь, и были легки,
а ныне кивать и шею склонять тяжелее
и сор выносить из избы в колодец глухой,
в который я брошен, как ветхозаветный пророк,
и мир на меня обрушился тяжкой волной,
а кто-то хохочет – наверно, дитя или Бог –
по-своему всякий жесток, добром только бес
смущает, бросаясь в ребро, но вовек не прощает,
а ты наблюдаешь, как жизнь потихонечку тает,
и сходишь на нет и не знаешь – исчез иль воскрес.