***

Давид Бердзенишвили
Я вынужден принимать фатальный исход, потому что любой исход фатален. Я довольно часто чувствую усталость от жизни. Хотя, жить мне не надоело. И я с радостью встречаю любое время года. Песен же не пою, ни веселых, ни грустных, по причине полной к этому занятию неспособности.

Я не любил бы холодного цинизма, но я в него не верю. А вот в искреннюю восторженность верю, и очень жалею, что не восторжен сам. Письма мои я стараюсь читать, плотно прислонившись спиной к стене, чтобы за плечом никто не пристраивался. Или – будучи один в запертой комнате. Или – по ночам.

Я часто делаю что-то наполовину и давно не веду разговоров, которые было  бы жалко прерывать.  Что и говорить, я не люблю, когда стреляют в спину и в упор. Но, в то же время, не могу сказать, чтобы мне очень нравились выстрелы в грудь (или в какую либо другую часть тела) и с расстояния.

Я ненавижу сплетни в любом виде, к червям сомнения отношусь, пожалуй, даже с определенным уважением, а что такое почестей игла, просто не понимаю.  Когда против шерсти, или железом по стеклу, действительно, очень неприятно. Успокаивает то, что подобное все-таки не может продолжаться все время.

Я не люблю уверенности сытой, но не считаю, что, если отказывают тормоза, это – лучше. Еще я очень не люблю, когда безответственно заявляют, будто забыто слово «честь» и в чести наветы за глаза, поскольку за мою уже довольно долгую жизнь мне не раз приходилось убеждаться в том, что это не так. 

Мне всегда бывает больно видеть сломанные крылья. У меня нет ни капли  сомнения в том, что любое насилие от бессилия. Что же касается распятого Христа, с ним у меня отношения сложные. Но я абсолютно убежден, что жалость – наиболее нелепое из чувств, которые можно к нему испытывать.

Я не люблю себя, когда я трушу,
Досадно мне, когда невинных бьют.
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более — когда в неё плюют.

Я не люблю манежи и арены, потому что мне там неинтересно. Но я не могу утверждать, что никогда не изменю своего отношения к ним. Как, впрочем, и ко всему остальному. Причем, это может произойти совершенно независимо от того, будут впереди большие перемены, или все останется по-прежнему.