Во рту гротеска шкура апельсинов,
Оранжевых шаров. Великолепно,
Что, не фильтруя накипь и токсины -
Не хочется пить воду. И нелепо,
Что мрамор кожи статуй с целлюлитом
Не холодит, но греет. Да, и кстати -
Держи, старушка, новое корыто,
Оно из липы, но до смерти хватит.
Вон, через улицу, да-да, через дорогу
Бежит твой дед. Наверно, по делам
Или по бабам. Может, на подмогу
Бесстыдно ждущим невод берегам.
Проекция в беззубость мирозданья.
Полярный мишка ложкой снег мешая
Всё шепчет президентам "до свиданья".
А ночь идёт полярная, большая.
Артритными суставами вцепившись
В цвет простыней. Стирай своё бельё.
И пей бульон, на окна помолившись
И спать ложась. Вокруг одно жульё...
- Послушай, дед, я не хочу корыта,
Мне б молодость вернуть свою назад...
- Молчи, старуха. Нынче шито-крыто,
Я завтра буду рыбку покупать.
И катятся из сумки апельсины
Оранжевым лучом, встречая день.
Дрожа руками, листьями осины,
Бездействует склерозный старый пень.
Аморфно вялым телом подоконник
Всё нагревает старый толстый кот.
- Я на мыша сегодня не охотник.
Пусть мыш сегодня, что ли, поживёт.
Раскатистым, отзывчивым, как эхо,
Рвёт провода приёмника приём.
Нет повода для горя, нет для смеха,
День прожит, да и ладно. Проживём
Второй, и третий. Может, и неделю.
А может две. Но, вырвавшись из рук,
Проковыляв по-детски еле-еле,
Жрёт апельсины толстощёкий внук.
А мать его, с рельефной нижней частью,
С большой душой, щербатою улыбкой,
Не веря, впрочем, в сказки, да и в счастье,
В муке валяет золотую рыбку.
И масло, в раскалённой сковородке,
Шипит и брызжет, пачкая одежду.
Блестит плавник сусальный, к подбородку
Прилипла чешуя простой надежды...
Оранжево-настойчивая сволочь
Всё бредит бреднем, морем. Как картина
Рембранта: небо прожигает щёлочь.
Старик и рыбка, что идёт под пиво.