Этот рыцарь - такой восторженный дурачок,
Он так люто клянется богам - что немеет плоть,
Так неистово воет месть за его плечом,
Даже смерть влюблена в его яростное тепло,
В его дерзкое сердце, заласканное войной, -
Я терпеть не могу этих двух придорожных шлюх.
Сколько славных героев, достойных бы быть со мной,
Их костлявые руки выучивали ремеслу
Как и этого мальчика: темень поверх плаща -
Это черная битва химерой впилась в хребет,
Обнимает погаными крыльями, лижет кровь,
Сыпет семя гордыни в мальчишеское нутро.
Его губы кривятся - он внемлет ей, трепеща.
А вторая - белее чем лунный холодный свет
Так вообще улеглась на самой его груди -
Подкольчужной рубашки нательное полотно,
Он не дышит почти - боится ее разбудить,
Но любовниц вернее не сыщется все равно.
Мне и смерть, и война - поперек, удавила б всех!
Но с другой стороны: как умело из юных тел
Они лепят такое прекрасное как на грех,
Что в ответ на удар только туго металл звенит -
Песня воли и смелости гимном летит в зенит.
Я возьму свою дань в мерцающей темноте,
Я возьму свое в свете люстр танцевальных зал:
Не покорный еще ни одной из житейских сук
Рыцарь стерпит в груди проворачивающийся кинжал,
Будет пить отраву из моих королевских рук.
Эти двое его лелеют и и берегут...
Я же, глядя в его затуманенные глаза,
Бью наотмашь до карминового "не могу",
Кто вассал у войны и смерти - и мой вассал.