Ворон каркнул – и сыра не стало. Но сыра и не было,
А была пожилая, видавшая виды, лисица.
И ещё был старик – без старухи, но с порванным неводом,
И какой-то усталый факир, попросивший напиться.
Я, помедлив, принёс воду в чашке с лиловыми мальвами.
Он не стал их разглядывать, выпил – и сел под оливой.
Небо вызвездилось, с облаками – большими и малыми...
Бог, должно быть, Себя ощущал невозможно счастливым.
Покосившись на небо, я вынул коробку с печеньками,
Но с лисицей делиться не стал, – пусть идёт к Буратино.
На оливе какая-то птаха пискляво затенькала,
Нарушая возвышенность мирной вечерней картины.
У факира нашлись полбутылки испанского красного,
Пирожок с чем-то жёлтым, – возможно, с яйцом, – и ватрушка.
А закат между тем тёмным кобальтом небо окрашивал,
И летучие мыши вились над оливой и грушей.
Вот тогда я и понял, что как бы прекрасно всё ни было,
Но для полной гармонии людям нужны только люди,
Что у Бога – для действия – нет ни малейшего стимула,
И что, кроме людей, нас никто никогда не полюбит...