Позвольте мне из книжки записной
С черникой на обложке «Semper Idem»
Отрывок вспомнить?
5-1.
* * *
Пора проснуться и узнать:
Под этой влажной синевою,
Где лист для осени раскроен,
Уже не властны Жизнь и Смерть?
Уже легла, как светотень,
На наши облики и лица
Огня бессмертного крупица?..
И тает ночь –
весь день.
Меж нами нет еще предметов:
Я здесь один, и ты – одна,
Мне, как Творцу, возвращена
И, вероятно, не одета.
5-2.
* * *
Кто ты ни есть – исполать!
С чьих бы ни пущенный рук,
Голубь, слетевший узнать,
Что происходит вокруг!
Счастливый тем, что – ничей,
Кличет ручей стороной
Переселенья очей
В мартовский воздух речной.
Вот долетел до крыльца,
Вот уж в бурьяне витом
С самозабвеньем слепца
Бьется зеленым крылом.
Кто ты ни есть – исполать,
В чьем бы ни снившийся сне, –
Голубь, слетевший узнать,
Что происходит во мне.
5-3.
* * *
Только б не покинуть навсегда
Этот мир, хоть в нем и хлад, и голод,
Кроме Слова – бледного глагола,
Что в Извечном тает без следа…
5-4.
* * *
Тяжел мой шаг: переступает Вера
Последни рубежи…
Мы воскресаем откровенно,
Но – не спеши…
И если нам в свет Горний – в гору,
Как на редут,-
Дыши Звездой, всходи не скоро,-
Нас тени ждут…
От поколений и сомнений,-
Превозмоги! –
Пусть древние услышат тени
Твои шаги!..
5-5.
* * *
Приговоренный к высшей мере
Страданья, бреда и тоски,
Я не могу во что-то верить,
Пока колотится в виски,
Морзянкой скорою стучится,
Вольнолюбива и сильна,
Неприручаемая птица
Та, что во мне заключена!
Не лбом влиятельных устоев
Позорить крыл стесненных честь.
Жива? Доверить вам простое:
Как песни петь и воздух есть?
5-6.
* * *
Я, пожинавший только лай собак
И слабый отголосок в дальнем хоре…
Незримая, неслышная труба
Поет в миноре…
Я, знавший только посвист стукачей,
И слух – в ударе…
Но звук родной, незримый и ничей –
Никем подарен…
5-7.
ТВОРЧЕСТВО
… Так каменный день
Мегалитной заботы.
… Так падает тень
От него на народы.
… Так для них и взметну
И ударю о камень
Золотую волну,
Пошептавшись с богами.
5-8.
MEMORIA
И в этом мире спросят у тебя,-
А где ты был? – любя,
– Я был глубоко, как звезда в воде,
Как пришлые, растерзанные, т е…
И в этом мире спросят у тебя,
На ряби волн дробя –
Скажу, – глубоко, как звезда в воде,
Как верные, рассеянные – т е .
5-9.
* * *
Так долго я тебя искал,
Не находя в других, –
Улыбка стала, как оскал,
Рука чужда руки…
И разум – чужд. И час настал
Принять печать поста.
Она уберегла на миг,
На день, на век, на срок…
Иного откровенья книг
Переживанье строк
Пытает душу, тело жжет,
И возвращает страсти,
Все к той, которой я сожжен,
И над которой властен.
5-10.
РАННЕЕ
Огарок зеленой свечи,
И полночь, и речи, и кофе,
Где столько дорог и кручин,
Мне так удивительно внове
Рабочий уют, тишина
В квартире, как Богу, знакомой,
И этот стакан, и – вина, –
Где склянка с настойкою брома…
Хозяйки мерцающий взгляд
Из крупных стекляшек в оправе…
Невнятно и невпопад
Слова рассыпаю, как гравий.
– На море? Большие ветра.
Неделю Одессу штормило…
Да, да, засиделся. Пора
Домой».
Поднялась. Проводила.
Я вышел в открытую настежь
Скрипучую дверь. У забора
Собака неведомой масти
Меня перепутала с вором.
5-11.
* * *
Меж лестрансхозом и загоном,
Чуть за гору перевалив,
Лазурь воспользовалась склоном,
Чтобы внизу настичь залив.
Залив блистал стеклом софитным
В премьере «Здравствуй, океан!»,
Над ним слегка дымил туман
И рос кустарник древовидный.
Прозрачный разговор у пирса.
Матросов дальние слова:
«Грузились. А Петро упился
В Новозеландских островах».
Толпились в этот день торговцы
На чернорыночной горе:
Был продан полдень в серебре,
И по цене сходило солнце.
5-12.
* * *
На углу того базара,
Среди прочего товара,
Запросив не без греха,
Продавали петуха…
Сторож утра скомороший,
Брат рассвета, мой хороший, –
Клюнь старуху прямо в рожу:
День тобой последний прожит!
(У нее ты – царь окрошки…) –
Там, к твоей печальной доле
Каплю жалости храня,
Возлежит один лишь кролик,
Серенький, за два рубля.
5-13.
ДЕТСТВО
маме
Детство! Обморок хрустальный!
Мой учитель и пример!
Холст с афишей театральной.
Снег. Кольцовский сквер.
Варежками на морозе тру лицо.
Жаркая постель, и до зари
Дворники воспитывают улицу,
Елками восходят январи.
Появляясь с каждым Новым годом,
Словно шар серебряный, на свет,
Я любил беседовать с комодом
И мешать игрушек винегрет.
Про Степана Разина булыжно
Грохотавший мамин «Оппель-Дам»…
Бабушка хлопочет. В синей книжке
Все про цирк, и есть гип-попо-там!
«Гип!» - по попе! Начинают елку!
И вершинный самый круглый шар,
Что, мерцая, вертится без толку,
Принимает пенистый навар
Детства, алычевого варенья,
Серебрясь, выкручивая зренье
В маму бесконечную и елку.
5-14.
* * *
маме
… И для тоски соленой, полевой,
Меня трамвай увозит кольцевой
К твоей квартире новой, к тем цветам,
Где прошлое погибло, навсегда…
Слепит окном оставленный твой дом,
В нем – жизнь других: он слеп твоим окном, –
Страдой смертельной отошла сетчатка…
Вдруг, – зрячая, – глядишь, глядишь украдкой
И машешь мне рукой, и, счастья не скрывая,
Все к солнцу тянешься… такая молодая, –
В большое детство… мама, это прятки?..
С жемчужными волненьями в лице,
Как в елочной постели, нам не тесной,
Жила в начале улицы воскресной,
Так отчего ж теперь – в ее конце?
Окраин ветер душно губы лижет,
И нет преград оставившему путь…
Мы встретимся с тобой когда-нибудь
И будем ближе…
5-15.
ВОСПОМИНАНИЕ в ХХI-ом СТОЛЕТИИ
(партитура концерта)
Когда день сворачивается, как рулон белого сукна,
и звезды обессилено клюют почерневшую землю;
Когда луна в первой четверти, как безумная усмешка
над несостоявшимися возлюбленными,
и дома тесного незнакомого переулка
сжимаются темнотой
и давят одиноких прохожих;
Когда булыжник мостовой всхлипывает от колких игол дождя,
как обиженный морской лев, и озябшая осенняя лужа
хранит плеск морского прибоя
и память листов скрученного золота:
Я прихожу к пантеону любви нашей первой,
Солнечной ясной лыжней белевшей когда-то на сладком снегу…
Это был ельник,
мелькающий в тех временах еще,
Где ослепительной охрой, как запах лимона,
и тмина, и мяты, –
Солнце волос твоих живо: я в них забывался
навеки, навеки…
Оно молодило лицо, и лыжню, и душистую хвою,
Ряд торжественных елей, и пихт, и кустов, и плодовых деревьев.
Вот рябина стоит, у которой родился твой смех…
он родился и умер: огромною
снежною розой,
Навсегда, навсегда… Одинокой осталась рябина…
Там – кустарник, другое, что ярко и гордо горело
Розоватой лозою – как первое уст приближенье,
На слоистом снегу – как блистание клавиш…
Умолк поцелуй,
Успокоен во сне вечнозеленом
крылатой и сумрачной ели…
А случайный снегирь – интермеццо из Брамса
слагал по складам…
Слово первое наше застыло обломанной ивой.
Нежность рук – на пригорке терновником стало колючим.
Там, где вечные клятвы – лишь пни
от столетних
дерев.