"Сихотэ-Алинь" № 1(7)—2010
ПАВЕЛ ВАСИЛЬЕВ
ДАЙ МНЕ РУКУ
Лагерь
Под командирами на месте
Крутились лошади волчком,
И в глушь берёзовых предместий
Автомобиль прошёл бочком.
Война гражданская в разгаре,
И в городе нежданный гам, –
Бьют пулемёты на базаре
По пёстрым бабам и горшкам.
Красноармейцы меж домами
Бегут и целятся с колен;
Тяжёлыми гудя крылами,
Сдалась большая пушка в плен.
Её, как в ад, за рыло тянут,
Но пушка пятится назад,
А в это время листья вянут
В саду, похожем на закат.
На сеновале под тулупом
Харчевник с пулей в глотке спит,
В его харчевне пар над супом
Тяжёлым облаком висит.
И вот солдаты с котелками
В харчевню валятся, как снег,
И пьют весёлыми глотками
Похлёбку эту у телег.
Войне гражданской не обуза –
И лошадь мёртвая в траве,
И рыхлое мясцо арбуза,
И кровь на рваном рукаве.
И кто-то уж пошёл шататься
По улицам и под хмельком,
Успела девка пошептаться
Под бричкой с рослым латышом.
И гармонист из сил последних
Поёт во весь зубастый рот,
И двух в пальто в овраг соседний
Конвой расстреливать ведёт.
В защиту пастуха-поэта
Вот уж к двадцати шести
Путь мой близится годам,
А мне не с кем отвести
Душу, милая, мадам.
Лукавоглаз, широкорот, тяжёл,
Кося от страха, весь в лучах отваги,
Он в комнату и в круг сердец вошёл
И сел средь нас, оглядывая пол,
Держа под мышкой пёстрые бумаги.
О, эти свёртки, трубы неудач,
Свиная кожа доблестной работы,
Где искренность, притворный смех и плач,
Чернила, пятна сальные от пота.
Заглавных букв чумные соловьи,
Последних строк летящие сороки…
Не так ли начинались и мои
С безвестностью суровые бои, –
Всё близились и не свершались сроки!
Так он вошёл. Поэзии отцы,
Откормленные славой пустомели,
Говоруны, бывалые певцы
Вокруг него, нахохлившись, сидели.
Так он вошёл. Смиренник. И когда-то
Так я входил, смеялся и робел, –
Так сходятся два разлучённых брата:
Жизнь взорвана одним, другим почата
Для важных, может, иль ничтожных дел.
Пускай не так сбирался я в опасный
И дальний путь, как он, и у меня
На золотой, на яростной, прекрасной
Земле другая, не его родня.
Я был хитрей, весёлый, крепко сбитый,
Иртышский сплавщик, зейский гармонист,
Я вёз с собою голос знаменитый
Моих отцов, их гиканье и свист…
…Ну, милый друг, повёртывай страницы,
Распахивай заветную тетрадь.
Твоё село, наш кров, мои станицы!
О, я хочу к началу возвратиться –
Вновь неумело песни написать.
Читай, читай… Он для меня не новый,
Твой тихий склад. Я разбираю толк:
Звук дерева нецветшего, кленовый
Лесных орешков звонкий перещёлк.
И вдруг пошли, выламываясь хило,
Слова гостиных грязных. Что же он?
Нет у него сопротивленья силы.
Слова идут! Берут его в полон!
Ах, пособить! Но сбоку грянул грохот.
Пускай теперь высмеивают двух –
Я поднимаюсь рядом: «Стой, не трогай!»
Поёт пастух! Да здравствует пастух!
Да здравствует от края и до края!»
Я выдвинусь вперёд плечом, – не дам!
Я вслед за ним, в защиту повторяю:
«Нам что-то грустно, милая мадам».
Бывалые отхвостья поколенья
Прекрасного. Вы, патефонный сброд,
Присутствуя при чудосотворенье,
Не слышите ль, как дерево поёт?..
Мясники
Сквозь сосну половиц прорастает трава,
Подымая зелёное шумное пламя,
И телёнка отрубленная голова,
На ладонях качаясь, поводит глазами.
Чёрствый камень осыпан в базарных рядах,
Терпкий запах плывёт из раскрытых отдушин,
На изогнутых в клювы тяжёлых крюках
Мясники пеленают багровые туши.
И, собравшись из выжженных известью ям,
Мёртвоглазые псы, у порога залаяв,
Подползают, урча, к беспощадным ногам
Перепачканных в сале и желчи хозяев.
Так, голодные морды свои положив,
До заката в пыли обессилят собаки,
Мясники засмеются и вытрут ножи
О бараньи сановные пышные баки.
...Зажигает топор первобытный огонь,
Полки шарит берёзою пахнущий веник,
Опускается глухо крутая ладонь
На курганную медь пересчитанных денег.
В палисадах шиповника сыплется цвет,
Как подбитых гусынь покрасневшие перья...
Главный мастер сурово прикажет: «Валет!» –
И рябую колоду отдаст подмастерьям.
Рядом дочери белое кружево ткут,
И сквозь скучные отсветы длинных иголок,
Сквозь содвинутый тесно звериный уют
Им мерещится свадебный, яблочный полог.
Ставит старый мясник без ошибки на треф,
Возле окон шатаясь, горланят гуляки.
И у ям, от голодной тоски одурев,
Длинным воем закат провожают собаки.
***
В степях немятый снег дымится,
Но мне в метелях не пропасть, –
Одену руку в рукавицу
Горячую, как волчья пасть,
Плечистую надену шубу
И вспомяну любовь свою,
И чарку поцелуем в губы
С размаху насмерть загублю.
А там за крепкими сенями
Людей попутных сговор глух.
В последний раз печное пламя
Осыплет петушиный пух.
Я дверь раскрою, и потянет
Угаром банным, дымной тьмой…
О чём глаз на глаз нынче станет
Кума беседовать со мной?
Луну покажет из-под спуда,
Иль полыньёй растопит лёд,
Или синиц замёрзших груду
Из рукава мне натрясёт?
На севере
Где ветер, врываясь в разрезы извилин,
Расколотым льдом начинает звенеть,
Там дружно под яркими звёздами жили
Серебряный Север и белый медведь.
Издревле у Севера было во власти
Играть табунами расколотых глыб,
Медведь же хватал опенённою пастью
И грыз на снегу замерзающих рыб.
Но каждого в сердце ударит потеря,
И каждый для подвигов разных рождён.
Тихонько подкрался к дремавшему зверю
И вскинул, прицелясь, охотник ружьё.
И зверь зашатался под вспыхнувший грохот…
И терпкая вязь пузырилась у губ,
Когда, поражённый свинцовым горохом,
Беду он чертил на подталом снегу.
Ударилась морда покорно и тупо.
И пенились звёзды, во мгле замелькав,
Когда над лохматым распластанным трупом
Голодную морду поднял волкодав.
Ночь тихо склонилась к его изголовью.
Раздробленным льдом переставши звенеть.
И были обрызганы чёрною кровью
Серебряный Север и белый медведь.
Бахча под Семипалатинском
Змеи щурят глаза на песке перегретом,
Тополя опадают. Но в травах густых
Тяжело поднимаются жарким рассветом
Перезревшие солнца обветренных тыкв.
В них наполненной силы таится обуза –
Плодородьем добротным покой нагружён,
И изранено спелое сердце арбуза
Беспощадным и острым казацким ножом.
Здесь гортанная песня к закату нахлынет,
Чтоб смолкающей бабочкой биться в ушах,
И мешается запах последней полыни
С терпким запахом мёда в горбатых ковшах.
Третий день беркута уплывают в туманы
И степные кибитки летят, грохоча.
Перехлёстнута звонкою лентой бурьяна,
Первобытною силой взбухает бахча.
Соляною корою примяты равнины,
Но в подсолнухи вытканный пёстрый ковёр,
Засияв, расстелила в степях Украина
У глухих берегов пересохших озёр!
Наклонись и прислушайся к дальним подковам,
Посмотри – как распластано небо пустынь…
Отогрета ладонь в шалаше камышовом
Золотою корою веснушчатых дынь.
Опускается вечер.
И видно отсюда,
Как у древних колодцев блестят валуны
И, глазами сверкая, вздымают верблюды
Одичавшие морды до самой луны.
Вёдра
На телеге возил я вёдра,
Вёдра железные и пустые.
Ой, какие они болтливые!
На телеге возил я
Мешки с мукой,
Толстые мешки и тяжёлые –
Вот те были молчаливы.
Голуби
Было небо вдосталь чёрным,
Стало небо голубей,
Привезла весна на двор нам
Полный короб голубей.
Полный короб разнокрылый –
Детства, радостной родни,
Неразборчивой и милой
Полный короб воркотни.
Приложил я к прутьям ухо –
Весел стал, а был угрюм,
Моего коснулся уха
Ожиданья душный шум.
Крышку прочь! Любовью тая,
Что наделала рука!
Облачком гудящим стая
Полетела в облака.
* * *
У тебя ль глазищи сини,
Шитый пояс и серьга,
Для тебя ль, лесной княгини,
Даже жизнь не дорога?
У тебя ли под окошком
Морок синь и розов снег,
У тебя ли по дорожкам
Горевым искать ночлег?
Но ветра не постояльцы,
Ночь глядит в окно к тебе,
И в четыре свищет пальца
Лысый чёрт в печной трубе.
И не здесь ли, без обмана,
При огне, в тиши, в глуши,
Спиртоносы-гулеваны
Делят ночью барыши?
Меньше, чем на нитке бусин,
По любви пролито слёз.
Пей из чашки мёд Марусин,
Коль башку от пуль унёс.
Пей, табашный, хмель из чарок —
Не товар, а есть цена.
Принеси ты ей в подарок
Башмачки из Харбина.
Принеси, когда таков ты,
Шёлк, что снился ей во сне,
Чтоб она носила кофты
Синевой под цвет весне.
Рупь так рупь, чтоб падал звонок
И крутился в честь так в честь,
Берегись её, совёнок,
У неё волчата есть!
У неё в малине губы,
А глаза темны, темны,
Тяжелы собачьи шубы,
Вместо серег две луны.
Не к тебе ль, моя награда,
Горюны, ни дать ни взять,
Парни из погранотряда
Заезжают ночевать?
То ли правда, то ль прибаска —
Приезжают, напролёт
Целу ночь по дому пляска
На кривых ногах идёт.
Как тебя такой прославишь?
Виноваты мы кругом:
Одного себе оставишь
И забудешь о другом.
До пяты распустишь косы
И вперишь глаза во тьму,
И далёкие покосы
Вдруг припомнятся ему.
И когда к губам губами
Ты прильнёшь, смеясь, губя,
Он любыми именами
Назовёт в ответ тебя.
* * *
Я боюсь, чтобы ты мне чужою не стала,
Дай мне руку, а я поцелую её.
Ой, да как бы из рук дорогих не упало
Домотканое счастье твоё!
Я тебя забывал столько раз, дорогая,
Забывал на минуту, на лето, на век, —
Задыхаясь, ко мне приходила другая,
И с волос её падали гребни и снег.
В это время в дому, что соседям на зависть,
На лебяжьих, на брачных перинах тепла,
Неподвижно в зелёную темень уставясь,
Ты, наверно, меня понапрасну ждала.
И когда я душил её руки как шеи
Двух больших лебедей, ты шептала: «А я?»
Может быть, потому я и хмурился злее
С каждым разом, что слышал, как билась твоя
Одинокая кровь под сорочкой нагретой,
Как молчала обида в глазах у тебя.
Ничего, дорогая! Я баловал с этой,
Ни на каплю, нисколько её не любя.
Песня
В чёрном небе волчья проседь,
И пошёл буран в бега,
Будто кто с размаху косит
И в стога гребёт снега.
На косых путях мороза
Ни огней, ни дыму нет,
Только там, где шла берёза,
Остывает тонкий след.
Шла берёза льда напиться,
Гнула белое плечо.
У тебя ж огонь ещё:
В тёмном золоте светлица,
Синий свет в сенях толпится,
Дышат шубы горячо.
Отвори пошире двери,
Синий свет впусти к себе,
Чтобы он павлиньи перья
Расстелил по всей избе,
Чтобы был тот свет угарен,
Чтоб в окно, скуласт и смел,
В иглах сосен вместо стрел,
Волчий месяц, как татарин,
Губы вытянув, смотрел.
Сквозь казацкое ненастье
Я брожу в твоих местах.
Почему постель в цветах,
Белый лебедь в головах?
Почему ты снишься, Настя,
В лентах, в серьгах, в кружевах?
Неужель пропащей ночью
Ждёшь, что снова у ворот
Потихоньку захохочут
Бубенцы и конь заржёт?
Ты свои глаза открой-ка —
Друга видишь неужель?
Заворачивает тройки
От твоих ворот метель.
Ты спознай, что твой соколик
Сбился где-нибудь в пути.
Не ему во тьме собольей
Губы тёплые найти!
Не ему по вехам старым
Отыскать заветный путь,
В хуторах под Павлодаром
Колдовским дышать угаром
И в твоих глазах тонуть!
К портрету
Рыжий волос, весь перевитой,
Пёстрые глаза и юбок ситцы,
Красный волос, наскоро литой,
Юбок ситцы и глаза волчицы.
Ты сейчас уйдёшь. Огни, огни!
Снег летит. Ты возвратишься, Анна.
Ну, хотя бы гребень оброни,
Шаль забудь на креслах, хоть взгляни
Перед расставанием обманно!
***
Дорогая, я к тебе приходил,
Губы твои запрокидывал, долго пил.
Что я знал и слышал? Слышал – ключ,
Знал, что волос твой чёрен и шипуч.
От дверей твоих потеряны все ключи,
Губы твои прощальные горячи.
Красными цветами вопит твой ковёр
О том, что я был здесь ночью, вор,
О том, что я унёс отсюда тепло…
Как меня, дорогая, в дороге жгло!
Как мне припомнилось твоё вино,
Как мне привиделось твоё окно!
Снова я, дорогая, к тебе приходил,
Губы твои запрокидывал, долго пил.