* * *
В России снег, мороз и мрак –
Шальная круговерть разгула.
Метёт, метёт с небес, да так,
Что всей Европе сводит скулы.
Метёт как век назад, как два,
Как при царе ещё Горохе…
И дров наломанных слова
Дымят, но души греют плохо.
О, коммунальная страда
Для аварийных телогреек!
То нервы рвёт, как провода,
А то сердца, как батареи.
В стране ГО и МЧС,
Где правит страх, глаза тараща,
Тащу вязанку через лес –
Спасатель сам себе и тральщик.
ПЕСНЯ ПРО ЛЮБОВЬ
Пели девки про любовь
В сельском клубе.
Пацаны, дурачась, в кровь
Били губы.
А на утро драчунов
Желторотых
Забирали из домов
И – поротно! –
Не на север, прям на юг,
В хмарь Кавказа,
Увозили от подруг
По приказу…
Где ж вы, Димки да Васьки?!
В сельском клубе
Искусали в кровь с тоски
Девки губы.
Чур, замри и не вздохни!
Тише! Тише!
Привозили из Чечни
Их мальчишек
В одиночку, как врагов, –
Не поротно! –
Ненаглядных драчунов
Желторотых.
И – молчком, бочком в избу
Мать-отцову
То ли в цинковом гробу,
То ль в свинцовом.
Нет ни свадеб, ни крестин,
Лишь поминки…
И ревели что есть сил
Ксюшки, Динки!
Где ж ты, песня про любовь?
Будто вышла.
Смыта с губ девичьих кровь
И с мальчишьих.
* * *
Памяти Вячеслава Дёгтева
Сокрушаясь от собственных дат,
От накопленных швов и рубцов,
Сердце прыгнуло в свой самокат,
Чтоб вернуться зачем-то назад –
В колыбель изначальных годов.
Там мальчишки не знали ещё
Интернета и прочей муры.
Там Никита Сергеич Хрущёв
К кукурузе народ горячо
Приобщал – от Ухты до Куры.
Долго-долго катил самокат…
Из Афгана, потом из Чечни
Не везли ещё наших ребят,
Как подстреленных влёт журавлят,
В обстановке циничной брехни.
Спелым яблоком пахло в саду
Однорукого деда Кузьмы.
И бродили вразвалку по льду
В середине села на пруду
Чьи-то гуси в начале зимы.
Сердце мчалось… Густые вихры
Развевались на свежем ветру.
От Ухты и до горной Куры
Детворою кишели дворы,
Отворяя ворота добру.
И цвела на меже конопля,
И без умысла сеялся мак.
Сердце билось, как крик журавля,
Рядом с той, что всю ночь у ручья
Ворковала с тобой просто так.
Путь назад – это путь в никуда!
И, не выдержав стресса в пути,
Сердце рухнуло, словно звезда,
В том краю, где его никогда
С самокатом своим не найти!
* * *
Такого дна, такого перегруза
Не знала ты, душа моя – обуза.
Привет тебе из собственной глуши!
Там в полный рост – стеною камыши.
Как дремлется поодаль от ракушек,
Где каждый норовит друг друга скушать?
Терпи! Когда-нибудь из тьмы на свет
Ввысь вознесёт тебя твой арбалет.
Туда, туда – в воздушный слой планеты…
Там нету дна, но и другого нету!
* * *
Твой липовый город, где липы – лепниной на фоне фасадов,
Где сам ты, как липка, ободран, пропитан асфальтовым чадом;
И где у фонтана студентки, напротив университета,
Из пластика тёлками пиво сосут вопреки этикету
И смачно плюют на окурки горчащей суспензией пену
Минуты за три до окончанья самой большой перемены.
Твой липовый город, где цвет прилипает к щекам тротуара,
Где ты без любимой – как ветка в руке незнакомки с базара,
Затискан, залапан липучими пальцами на солнцепёке,
И вышвырнут вместе с обрывком страницы из доктора Спока.
Лишь губы лепечут куплет о деревьях с названием скверным…
И нет у истории этой конца и не будет, наверно!
* * *
О чём ты, скрипка, плачешь на бульваре?
Листвой опавшей плавится заря.
Твой музыкант, подобно сталевару,
Смычком вздувает пламя октября.
Приткнуться негде звуку на манеже:
Оркестр бульвара – домны жаркий гул,
Твоей струны отточенную нежность
Он языком пылающим слизнул.
Ты, скрипка, плачь, не оставляя муки,
Октябрьской сценой зрителей конфузь!
Всё переплавит осязанье звука,
Кипящей сталью влившегося в пульс.
* * *
В цветной накидке формы паруса,
В высокой шляпке перьевой,
Вплывёшь ты в переулок Штрауса,
Где в нотах всяк – ни в зуб ногой.
Там, за штакетником некрашеным,
Перед чувихами вальсируя,
Толпа обритых однокашников
Попсою молодость насилует.
Минуя их, свернёшь на Пестеля…
А над кирпичною трубой,
Беззвучной песней небо пестуя,
Старинный флюгер жестяной
В предназначении общественном,
Столетней ржавчиной источенный,
Себя не чувствует ответственным
За направленье ветра точное…
За иностранными и странными
Пойдут (и вовсе уж чудны!)
С оттенками провинциальными
Названья местной старины.
Плутая в них, из перьев страуса
В высокой шляпке, неуместная,
Забудешь прелесть вальсов Штрауса
И вдохновенный образ Пестеля.
* * *
Здесь покоится Валюха –
Забубённая деваха,
Городских окраин шлюха
И невинных скромниц сваха.
Лет прошло – а помнят Вальку.
Кто осудит, кто поплачет:
- Непутёвая, а жалко!
Не могла, видать, иначе…
Над могилой – чёрный мрамор,
А на нём – точёный профиль.
- И не пьётся, вот, ни грамма,
И не любится дурёхе!
Чёрный мрамор, словно плаха,
Для души, спалённой в жажде…
Мрамор тот последний хахаль
Притащил сюда однажды.
* * *
Тихо. Спокойно. Звёзды
Выпятились во тьму.
Жить никогда не поздно,
Вместе, по одному.
Лучше – под этим небом
И на своей земле,
Хуже – в краю, где не был,
Птицей – в чужом дупле…
Время не верит слову,
Время меняет смысл…
Что же мы снова, снова
Головы тянем ввысь?
Злыдни больного века,
Нам ли до этих звёзд?
Тенью от человека
Тлен в наши души вмёрз.
Время проходит мимо,
Выплеснув свет до дна.
Звёзды в себя незримо
Всасывает пелена.
РЕЧКА КРАСНАЯ
«…выходить и селиться особливыми слободами не только в Сибири, но и в Воронежской, Белгородской и Казанской губерниях на порожних и выгодных землях… и жить им и детям их как здесь в России имянными блаженными».
Из указа Екатерины II от 1762 года.
Край мой с речкой и лощинами,
С поймой в маковках копён!
Настоящими мужчинами
Триста лет как заселён.
Был указ екатерининский
По-имперски мудр для слуг:
Сердцу русскому раздвинуться
В степь – за Дон и за Битюг.
Но от правды не схоронишься!
Тайный смысл не огласим:
Вместе жить им в Подворонежье –
Староверам и мирским!..
*
Мужики нижегородские –
Бородатые раскольники
По степям первопроходцами
Обживали суходольники.
И туда ж за долей лучшею,
Исполняя волю царскую,
Шли можайские, калужские,
С ними тульские, рязанские…
По-крестьянски мускулистая,
От степных ключей скуластая,
Голосистая и чистая,
Их селила речка Красная.
Левый берег – кущи донника,
Правый – тальники настырные.
Слева – мрачные раскольники,
Справа – челядь монастырская…
*
Край мой с речкой и лощинами
В горе всех перемешал!
Настоящими мужчинами
Век наш сильно обнищал.
Дед Гаврюшка спился начисто,
У Сысоя съехал ум…
В жизни их давно не значатся
Никон, также Аввакум.
*
Времена послевоенные.
Нет богов для победителей!
Люди в вере – это пленные
В недорушенных обителях.
Свист и хохот по окрестности.
В буйстве молодость шпанастая
С шей своих срывала крестики
И швыряла в речку Красную.
Эй, а церковь с колокольней чья?
Сдёрнут крест колхозным мерином.
И смешалась кровь раскольничья
С кровью той, с другого берега.
Ворковали гули-гулюшки
На крыльце у тётки Верочки.
Приставал на играх-гульбищах
Парень к девке староверочке.
В православной церкви первенца
Окрестила… Только всячески
Стыд грызёт… И чтоб увериться,
Крестит и в старообрядческой…
*
Край мой с речкой и лощинами!
Рыщет волком человек.
С настоящими мужчинами
Порешил безбожный век.
Над заброшенными хатами
Ветер кружит прах-печаль,
Будто новыми сарматами
Обуяна с юга даль…
Доля-долюшка неясная,
Всю испей, да не отравишься!
Отчего ж ты, речка Красная,
За камыш водой цепляешься?
Отчего же тиной-ряскою
Затянулись родники?
Лишь торчат живыми распрями
Из трясины топляки.
Берег левый – глушь пустынная,
Правый – тишь от большака…
Сторона моя старинная,
Больно рана глубока!
*
Я спросил: «Ответь на главное:
Дважды был крещён я матушкой…»
«Всё едино: православные!» –
Успокоил в церкви батюшка.
* * *
Когда и как я стал не отличимым
От улицы с народом суетливым,
С сосульками, с реформой ЖКХ,
С растерянной улыбкой жениха?
И это – я?! Досадно и обидно!
Моих шагов средь башмаков не видно,
Средь глаз холодных остудился взгляд…
Куда они? На чей спешат парад?
Не думаю, чтоб только из каприза
Душа сосулькой ринулась с карниза.
За ленту, за предел, как за флажки,
Летит душа… Куда? Под башмаки!
* * *
Могильная тишь околотка.
Похмельное чувство вины.
И булькает в юные глотки
Палёное зелье страны.
Немые и ржавые рельсы.
Ушли в никуда поезда.
Как эхо новейших репрессий –
Некошеная лебеда.
Об этом ли разве мечтали?
Про это ли видели сны?
И каркает ворон печали
С макушки корявой сосны.
* * *
Наше время хворает, не ест и не пьёт.
Под язык из ладони лекарств не кладёт.
Не гуляет под ручку за речку и лес,
Не садится, как птица, на ветки с небес.
Мы его понимаем, не злим, не браним.
Далеко не отходим в пригляде за ним.
Что поделаешь, если у наших времён
Есть болячки страшнее, чем распри племён.
Для кого эти хвори – надежда и свет,
Обагрённые славой знамёна побед.
Для кого-то они – это плен и рабы,
Кубометры досок на родные гробы…
Неужели потерян надёжный рецепт
В том краю, где здорового времени нет?
* * *
Я жду тебя в провинции срединной,
Где Дон качает небо на волнах,
Где тыквы дозревают во дворах
С отлётом первой стаи журавлиной.
Не торопись, обдумай хорошенько
Прилёт, приезд твой или пеший ход.
Тут Родина – нам не запретный плод
В сердечных пересудах деревеньки.
Клянись в любви, в грехах ли признавайся,
Не выдаст тайну древняя река
Про то, как в сердце рана глубока
От мелкого столичного зазнайства.
Пока на склонах зреют тёрн и груша,
Летающей тарелкой кружит шмель,
Сладка мне ожиданья повитель,
Колечками венчающая душу.
* * *
Мир мой, скроенный по лекалам незадачливого портного,
Мешковато болтается на плечах, как халат у больного.
Левый рукав длиннее на четверть, а правый на треть короче.
Воротник на шею накинут верёвкою и не прострочен.
Под полою гуляют ветры, пробирают меня до озноба,
Будто я для этих ветров совершенно иная особа.
Реставрировать ту обнову обойдётся себе дороже,
Чтобы просто выкинуть – жалко! Бомжам подарить – жалко тоже!
Эти бестии привередливы, не зарятся на дешёвку.
Если что захочешь отдать, согласятся взять за поллитровку.
Скомкав, мир на локоть небрежно бросаю, чтоб скрыть недоделки
В складках дня от прищура старухи и глазищ уличной девки.
Выраженье лица меняю, свою родовую походку.
Бомж с подружкою в подворотне обмывают чужие шмотки.
ЗОНТИКИ
Никто из нас доподлинно не знает,
На чьём кто месте и кто больший гость.
Опять вот дождь. Мой зонтик снова занят.
Где зонт висел – скучает ржавый гвоздь.
Гвоздей свободных, приглядись позорче,
Всем, кто с дождя, достанет без хлопот,
Чтоб зонтиком был каждый приторочен,
Как будто возведён на эшафот.
Суши себя до новой непогоды,
Виси покорно, нравится – балдей!
Дождей всё больше в нынешней природе.
И больше всё пустующих гвоздей.
Из-под друг друга выбивая струи,
Секут дожди в наклад или внахлёст.
Мы – зонтики, мы – часть походной сбруи,
Без нас не брызжет грязь из-под колёс.
* * *
Мои стихи – толпа моих ровесниц
Неопределённых с виду лет, –
Как белые вороны среди сверстниц:
Не пьют вина, не курят сигарет.
Их кавалеры в бизнесе, в гулянке,
На пляжах мира, – здесь быть не в чести.
За жгучий взгляд хорошенькой испанки
Готовы состоянье отвезти.
Мои стихи не ездят на Канары,
Как лучшую из всех земных удач
Воспринимают порцию загара
На сорных грядках загородных дач.
Им не нужна излишняя опека.
Ни от чего я их не стерегу.
Они текут, свободные, как реки, –
Спокойно вместе нам на берегу.
Родные сердобольные копуши
Не рвутся в рейтинг авангардных ню,
Зато врачуют страждущие души
В хворающем отеческом краю.
* * *
Уходим не мы, а уходит эпоха.
Уходит тихонько, не хлопая дверью,
Как трёпаный жизнью сосед-выпивоха
И как деревушка в болотах под Тверью.
Ей наших напутствий в дорогу не надо,
Она не сторонница людных прощаний.
Уходит и всё! Как пора листопада,
Как девушка в женщину после венчанья.
Никто не помашет с порога платочком,
Никто не узнает про дату ухода.
Холодное пиво в тени по глоточку
Хлебает беспечная масса народа.
Мне тоже она не нужна. Я не верю
В таинственный смысл или в знак неотвратный
И не заявлю никому о потере:
Её не вернёт стол находок обратно.
Пока я с народом на пляже под Сочи
Согретому морю восторженно внемлю,
Эпоха с подножки вагона соскочит
И скупо дождинкой впитается в землю.
* * *
– Покурим! Покурим! Покурим!
А слышу: – По коням! По коням!
Живём на Руси – бедокурим,
Лишая друг друга покоя.
Вот век проскочили – и что же!
Другой под копытом – а, чёрт с ним!
- Покурим? – вдруг кто-то предложит.
- По коням! – аукнется чёрство.
* * *
- Ты откуда, народ?
- Из тесовых ворот.
- Знать, намыкался там, как нигде ещё?
- Коль признать, будто так,
Правды – ровно с пятак,
Не признать, то и вовсе с копеечку!
- А куда ты, народ?
- За крутой поворот,
Дальше уж – куда вынесут ноженьки.
- А не станешь жалеть?
- Так жалеть – не болеть:
Оклемаемся, глядь, понемноженьку.
- Что ты помнишь, народ?
- Помню щель у ворот:
В неё волюшку видели глазоньки.
- Воля душу пьянит.
- В пьяном горюшко спит
И тоска между рёбер не лазает.
* * *
Выхожу из игры. Это даже труднее, чем выйти из боя.
Там хоть враг – это враг, он не прячется перед тобою,
Не лукавит, не лыбится и не расшаркивается в поклоне.
Его правда в свинце, а свинец-молодец, как известно, в патроне.
А на этой игре не сойдёшься ни с кем – грудь на грудь –
в рукопашной.
Как от ладана черти, бегут здесь от схватки мужской, бесшабашной.
И откуда удар, и откуда подножка, – ну кто тебе скажет!
И не кровь из сопатки – здесь сердце рубцом поперёк перевяжет.
Выхожу из игры каждый день, каждый миг. Непосильна затея!
Я – Сизиф, я – живой экспонат из хранилищ людского музея.
СЮЖЕТЫ СИНАНТРОПНОГО ВЕКА
1
Окраина и глушь. Из бензобака
Не топливо, а кровяную жижу
Сосёт мотор, подобно вурдалаку…
Бомжи поодаль, упражняясь в драке,
Осваивают собственную нишу.
У свалки, к лесу и чуть-чуть пониже,
Хозяйничают волки и собаки.
Век синантропный обнажает рожу,
Мутантов лепит из геномов свалки
И как хирург кроит вживую кожу,
Чтоб все друг с другом были внешне схожи:
Бомжи, ежи, куницы, зайцы, галки
И хищники из близлежащей балки, –
Кто вне дерьма существовать не может.
2
Синантропные волки не воют на луны.
Луны их – это свалки миров-городов.
Сюда свозят пожитки и старых, и юных,
И непризнанных гениев, и дураков.
Синантропные волки плодятся на свалках,
Как миры из пылинок и мусорных сфер…
Здесь когда-то я встал, и опёрся на палку,
И открыл череду человечьих афер.
Что мешало, спихнул, будто мусор, с дороги,
Пятки сбил, вытравляя звериную суть.
И в чужие пределы несли меня ноги,
Не давая стыду расплеснуться, как ртуть.
Долго шёл. И гордынею время сочилось.
И подошвы сукровицей липли к камням.
Волк остался во мне, а душа износилась,
Расползлась на клочки по тесёмкам и швам…
Синантропные волки меня как добычу
Про запас прикопают под мусорный шар
И залают, завоют, застонут, захнычут,
В лунах глаз моих чуя ноздрями пожар.
Перекрестится бомж, очумелый от пива,
В кучу хлама уткнётся кудель бороды.
И в округе от вспышки Великого Взрыва
Сдует пеплом людские и волчьи следы.
3
Любовь моя, зачем ты мне – как дно,
Где днём и ночью круглый год темно?
Лишь волчий глаз из звёздной кутерьмы
Сверлит зрачком зловещим толщу тьмы.
Кричи, хоть пой – не булькнет, не вздохнёт
Покой, где мусор медленно гниёт,
Где, газами напитана, душа
Исходит прочь, зловонием дыша.
Любовь моя – добыча волчих стай,
Ни доброты, ни зла не источай!
И твой восторг, и твой щенячий рык
Разделит разве острый волчий клык.
Из хлама, не из злата и сурьмы
Воссозданы миры, и звёзд в них – тьмы.
Там нет любви и, может, свалок нет,
Один лишь ледяной парад планет
И холод, как из щели шалаша…
Зачем же к ним, светясь, летит душа,
Расправив крылья, будто мотыльки,
Под астероидные мёртвые клыки?
2007
УХОДЯЩИЙ ОТ ОСЕННЕЙ ОХОТЫ
Евгению Юшину
Ни весною, ни летом врагов
Не имел и нажил их по мере
Приближения холодов
И охоты на дичь и зверя.
Кто они мне, кто я им теперь?
Между нами тропа – двустволкой.
Я не просто опасный зверь –
Коренной из семейства волка.
Месть как страсть. Тугой патронташ.
Метким выстрелом в темя – слово:
- Он не наш! Он не наш, не наш!
Мы в расход его, без отлова.
Я когтями впиваюсь в дёрн,
Ухожу по яруге в степи.
И под каждым моим когтём
Жаром пыхает порох стеблей.
И под каждым моим когтём
Жажда схватки и ярость травли
Роют пулями чернозём
И свинцом окропляют травы.
И под каждым моим когтём
Наудачу всей зверской мощью
Полыхает живым огнём
Распалённое сердце волчье…
Я уйду от своих врагов!
Я вернусь под родные кроны!
Лягут в лунки моих следов
Эхом стреляные патроны.
* * *
Я весь ещё спросонья, весь не свой,
А ты уже наигранно лукавишь,
Зовёшь с собой и колдовски рукой
Крадёшь мой сон, как музыку у клавиш.
Ну, что ж, веди! Для счастья важен миг.
Удел натур скучающе-созвучных –
Бежать подальше от себя самих,
Хотя б на Дон, на меловые кручи.
Припомнится давнишних лет апрель
И ледоход торжественно-басистый,
Он строгим маршем заглушал свирель
Сухой травы на склоне каменистом.
В нас тоже пребывает ледоход,
Хотя бы раз – в конце или в начале,
Когда хоралы пробуждённых вод
Пути торят к сердечному причалу.
Вновь требуется клавишам настрой.
Искусней нет речного камертона.
И то, что сон был кратким, Бог с тобой,
Такая мелочь в партитуре Дона!
* * *
Эта птица не машет крылами,
Только душу скребёт
Изнутри роковыми когтями,
Зная всё наперёд.
Специально не жди, не досадуй,
Не узришь всё равно
Тонкой грани меж раем и адом, –
Значит, так суждено.
Поутру, как ни в чём не бывало,
Просыпайся, живи.
Что упало с души, то пропало,
Рассосалось в крови.
Даже зеркало следа не выдаст
От незримой борьбы.
Носим в душах, как платье на вырост,
Эту птицу судьбы.
ТВОЙ ГОЛОС
Мне нравится слышать твой голос.
В нём звуки ручья.
Тонюсенькой, звонкой струйкой журчит он в яруге
Вдоль извилистого берега Дона
И впадает в мутные речные воды сразу за меловой кручей.
И твой голос, и ручей – хрустальная песня земли и неба.
Они рождены из одного звука.
Это он когда-то оповестил мир о начале жизни.
Я слышу твой голос –
И вольный ветер над холмом, между облаком и Доном,
Подхватывает меня тополиной пушинкой,
Несёт плавно и нежно на твой голос.
Несёт над полем, над лесополосой, над садом, над домом –
В нём жил я давным-давно,
Когда ещё был росточком с тополиную пушинку
И где теперь по тёмным сырым углам прячется память,
Она до сих пор хранит отзвуки маминого голоса.
Мне нравится слышать твой голос!
Слышу его – и живу.
Перестану слышать твой голос – ветер над холмом умрёт,
И я тополиной пушинкой опущусь в холодные волны Дона,
Чтоб не оставить уже о себе ни малейшего звука.
ЖДИ
Жди, точно так же жди, как ты ждала его,
Когда меня лунный свет ещё не вынес на гребень облака
И ты не могла сравнить две любви.
Жди. Я ничего говорить не буду.
Словом не убеждают,
Словом рушат,
Словно крылатыми ракетами города Югославии и Ирака.
Словом ссорят сербов с косоварами,
Шиитов с суннитами,
А позже рассорят всех христиан со всеми мусульманами…
Словом раздвигают даже континенты,
Если те мешают в достижении корыстных целей.
Жди и не говори. Просто жди и молчи.
Мы не должны разъединить континенты наших душ.
Я объявлюсь,
Как только луна бабочкой выпорхнет из-за облака,
Такого же лёгкого, лучистого,
Как мой взгляд в первое мгновение знакомства.
Зачем слова?
От слов тяжелеет сердце.
Слова – не ожерелье на шее любимой.
Слова – камень души, его не каждый может нести.
Лучше молча жди. Для женщины это надёжнее.
И я приду!
МОЙ ВЫБОР
Ничего не хочу.
Не хочу есть, не хочу пить, даже любить не хочу.
Друг говорит: – Устал!
Наверное, так.
Но это будет не вся правда.
… А в стране снова выборы.
Кандидаты чудят и поливают друг друга грязью.
Партии ищут национальную идею и национального лидера,
Выводят на улицы толпы,
И те идут с флагами и транспарантами.
Жалко видеть мальчишек и девчонок в цветных курточках:
За пару сотен рублей им засоряют души.
Площадной мусор – самый разъедающий.
Поколение оранжевых революций устанет раньше нашего.
Нас опустошили гласностью и перестройкой,
Но это было романтическое опустошение –
По взаимному согласию.
Нынешнее циничней: оно – системная часть пиар-технологий…
Пройдёт время, и эти мальчишки и девчонки тоже ничего не захотят.
Настоящий выбор сердца не на площадях,
Не в шелесте флагов и не в лозунгах транспарантов.
Настоящий выбор в шёпоте берёзовых веток,
В желтоглазой луне над ночной августовской степью,
Пахнущей яблоками, дынями и пылью,
В пирожках мамы, которые она пекла мне на день рождения.
В этом – мой выбор!
Бог не дал мне денег, но одарил правом выбора –
Самым главным богатством человека.
И я не хочу его терять! Не хочу, чтобы у меня его отнимали!
Да, моё усталое сердце ничего не хочет, даже любить,
Но оно ещё умеет сострадать и помнить добро.
Я выбираю сердце!
ВОПРОС
Я спросил у знакомого профессора: – Скажите,
Почему люди всегда с надеждой оглядываются назад
И с опаской смотрят вперёд?..
Почему они ждут чуда, когда ворошат угли в кострище,
А не тогда, когда разводят костёр?..
И ещё я спросил у знакомого профессора:
- Для чего человек ставит перед собой цель,
Если по ней он обязательно выпалит из ружья?..
Знакомый профессор долго протирал очки тряпицей,
Хмурил учёный лоб, промокал его платочком
И уже, как паук, начинал плести свои умозаключения.
Но тут неожиданно резко налетел ветер,
И с неба обрушился дождевой вал со снежной крупой,
На редкость ядрёной, больно секущей по щекам.
Непогода выручила профессора:
Ему не пришлось отвечать на мои вопросы.
Непогода выручила и меня:
Я не услышал заумного ответа от знакомого профессора.
Мы попрощались, каждый отправился по своим делам.
* * *
Ранним утром, когда, побуянив, сопят города и посёлки
И в сердечном разряженном ритме сограждане зимней страны
После долгой январской, почти беспробудной в безумстве попойки
Не вздымают с подушек пудовые головы горькой вины, –
На себя и знакомых своих я гляжу без восторга с балкона,
Ничему не дивлюсь, не стыжусь (привыкают к дурному легко!)…
С ветки старого вяза с похмельной усталостью каркнет ворона,
И такая тоска – лучше б день погодил к нам на пару веков.
Иногда и не грех задержаться, и выждать, и вызреть в прозренье!
Чтоб идти просветлённо вперёд, возвращаться не вредно назад.
И морозное солнце скребётся в балконную вязь огражденья,
Перепутав спросонья, где истинный рай и где сущий наш ад.
* * *
Когда-нибудь потом, лет через тыщу,
По Интернету ты меня отыщешь
В том виртуальном, в том загробном мире,
Где наши души плещутся в эфире
Поодиночке квантами босыми,
Не тяготясь заботами земными:
Погодой, пропитанием, жилищем…
Когда-нибудь, всего лет через тыщу,
Лица не видя, черт его, улыбки,
Найдёшь меня ты сразу, без ошибки
По знаковой энергии сиянья.
Я отзовусь на импульс состраданья
Лучом тоски, как дым на пепелище…
Когда-нибудь, лет, может, через тыщу,
И рай, и ад, и прочие пучины
Под натиском «всемирной паутины»
Не станут больше разлучать влюблённых
За гранью роковой и потаённой,
Сняв груз потусторонней колготищи…
Всего-то ничего, лет через тыщу!
ФЕВРАЛЬСКИЙ ПРОЛОГ
Провинциальней нет сюжета:
Февраль, на улице плюс пять…
Зима по жанру – оперетта,
Где главным автором планета
В который раз решила стать.
Конфликт пролога с эпилогом,
Зажатый замыслом в тиски,
Диктует выбор формы строгой:
Песок – на скользкие дороги,
Горстями соль – под каблуки…
Где грань меж истиной и фальшью?
В прогнозах правды часто нет.
До гор Уральских от Ла-Манша
Погода в авторском демарше
Творит невиданный сюжет.
Весь согласуясь с протоколом
Киотским, рвёт с лица вуаль
Дипломатическим проколом
И климатическим приколом
Ручьями фыркнувший февраль.
Сюжет на тему потепленья
Понятней поколенью next:
В горячий час совокупленья
Не придаёт оно значенья,
Где климат с климаксом, где sex.
Плыви, провинция!.. Провидцы
Земных глобальных катастроф
Сенсационных проходимцев
Играют роль в больших столицах…
Вот будущих стихий пролог!
ТОПОЛИНЫЙ ПУХ В ДЕНЬ ПОГРАНИЧНИКА
Завершается май тополино-метельным разгулом.
Ни вздохнуть, ни моргнуть, не смахнуть раздраженья с лица.
Зазевался – тебя подхватило пушинкой и сдуло,
Опустив на фуражку хмельного с утра погранца.
Может, парень – герой с безымянной российской заставы,
Молодецкая кровь в нём клокочет не только в год раз.
Но нигде, никогда не напишут в армейском уставе,
Что граница важнее пушинкам, чем людям, сейчас.
Это мы испокон нашу землю в раздорах межуем:
По хребтам, по стремнинам, по полным тревоги сердцам.
А пушинки, что в Питере с Минском, что в Киеве с Шуей,
Путешествуя, липнут назойливо к потным щекам.
ЗАЧЕМ
Дойду до атома, до кванта,
Нащупав глазом микромир
На мониторе, и про Данте
Не вспомню даже, полным франтом
Спущусь туда, где адов пир.
Зачем ищу, что не искомо?
Зачем под шорохи листвы
Осенней жгучую истому
Своей души несу из дома
В толпу, под лезвие молвы?
Не лучше ль жить легко и просто,
Без трудной доли мудреца,
И ночью видеть в небе звёзды –
Не макромир, чужой и грозный,
С извечным таинством Творца?
Не упрекни, что я невежда,
Что любознательность во мне
Сошла листвы осенней прежде
И в час вечерний без надежды
Сгорела с ворохом в огне.
Дойти до сути, до основы
Кто нам позволит? Разве мы
Собой заменим Божье Слово?
Прочны у Господа засовы
На воротах от царства тьмы…
* * *
Знаешь, как мечтал я по Монмартру
Побродить, но было у меня
Времени – чтоб русским Бонапартом
Взять Париж всего лишь на полдня!
Нет, я не жалею, не страдаю.
В паутину сплёл сентябрь азарт…
Помнится, Есенин, дорогая,
Вспоминал не очень-то Монмартр.
Я ведь тоже не был на Босфоре.
Что с того? Среди родных полей
Мне не раз захлёстывало горло
Паутиной всяческих затей.
Но сквозь туго скрученные нити,
Через перекаты кадыка
С хрипотцой, по божьему наитью
Пробивался голос родника.
И, минуя вешние заторы,
Исподволь сочился он, журчал,
Будто бы с Монмартра и Босфора
Он меня в Россию возвращал.
ЗАМОК ИЗ ПЕСКА
Смастерил я чудный замок
Из песка.
Водрузил на башню знамя
В два вершка.
Я не спал четыре ночи
И пять дней,
Весь песок переворочал
До корней.
От восторга даже выпил
За успех.
На дверях повесил вымпел:
«Вход для всех!»
Я проделал в окнах щёлки
Для зари
И на память замок щёлкнул
Раза три.
Для архива. Для потомков.
Кто – в Кремле…
Для блуждающих с котомкой
По Земле.
Не пройдите, загляните.
Вход – для всех!
Добрым словом помяните
Мой успех.
Я старался очень-очень
Для людей.
Я не спал четыре ночи
И пять дней.
На шестой – с грозою страшной
Дождь, резвясь,
Знамя смыл с высокой башни,
Плюхнув в грязь.
Где ж мой замок, окна, двери?!.
Всё во мгле...
Крах один у всех империй
На Земле.
* * *
На ветру, на снегу, на морозе,
Тихим вечером, в звонкую рань
С обронённой рябиновой гроздью,
Чтоб не чувствовать сердцем угрозы
Дней грядущих, прими их как рай.
Можно выдумать всё, что угодно,
Только правду придумать нельзя.
Не рядится она по погоде,
Повинуясь изменчивой моде,
И не кутается во что зря.
Это мы многолики в натурах,
Часто путаем яд или мёд
И по жизни несёмся, как фуры,
С безоглядным, надменным до дури
Убежденьем: авось пронесёт!
На ветру, на снегу, на морозе,
В пору оттепели, в полный штиль
Мы – с рябин обронённые гроздья…
Как торопятся нас от угрозы
Дней грядущих отправить в утиль!
ГУБЕРНИЯ. ФЕВРАЛЬ.
Губерния. Февраль. Ещё морозно.
Ещё снежок коварен, словно враг.
Он вынуждает дёргаться нервозно
Крутые «тачки» и толпу зевак
Вдоль набережной, там, где автогонки
На льду водохранилища, к мосту,
И где девицы, словно амазонки,
На иномарках ввозят красоту
Моднючих стрижек, кремов и помады,
Духов и курток, тоненьких бровей
И сигарет – сто миллиметров смрада
Меж вычурно наклеенных ногтей.
А что февраль? Февраль – всего лишь повод
Для слухов, сплетен, прочей ерунды,
Чем, наряду со снегом, дышит город
В преддверии тепла, большой воды,
Руки Москвы в замене местной власти,
А это вам совсем не автокросс,
Тут интересней, тут бушуют страсти,
И стук сердец страшней, чем визг колёс.
Тут головы летят за дозволенье
Злым языкам всех видов и мастей
Перемывать с холопским откровеньем
Персонам важным прелести костей.
На площади вождя в бетонной рамке
Каток – как аргумент в чужой игре:
Не допустить здесь митингов и драки
Ни в феврале, ни даже в сентябре,
Чтоб, если что, обобранных до нитки
Реформой коммунальной горожан,
Кто прослезился, посчитав убытки,
И зароптал, почувствовав обман,
Направить вниз, туда, где автогонки,
Где девочки, зеваки и азарт:
Пускай у речки надрывают глотки,
Пока не дан на перемены старт.
Февраль таков! Конец или начало?
Никто не знает. И опять – снежок.
А «тачку» занесло – не избежала…
Зиме – каюк, но строится каток…
Февраль! Февраль!.. Предчувствие большого.
И шевеленье клеток там, внутри.
И рёв моторов с поймы: автошоу –
Прикольный отдых, что ни говори,
Где всё живёт по правилам азарта,
Захватывает дух и рвёт сердца…
И хочется до наступленья марта
Бутылки водки, с чесноком сальца.
ПОСЛАНИЕ ПОРУЧИКУ КИЖЕ
На имя моё наложили запрет,
На память мою нацепили корсет.
Я есть и меня одновременно нет.
Игра не игра и отстрел не отстрел.
При деле привычном как будто вне дел.
Скажите: я – жертва, я – цель, если цел?
Привет, легендарный поручик Киже.
Ты ждал меня в гости? Я – вот он уже.
Сойдёмся, дружище, в одном кураже.
Не спрашивай имени, в память не лезь.
В них – чьи-то игра, озабоченность, лесть.
Важнее, что оба в России мы есть.
* * *
Легко рассуждать на досуге,
Когда граммов триста в груди
Рвут с душ сыромятных подпруги,
Не ведая, что впереди.
Наверно, так лучше и легче.
Нельзя постоянно внапряг
Жить, чтобы вгрызалась в заплечья
Ремённая свора дворняг!
Душа – жеребёнок послушный –
Без зелья не сдёрнет узды,
Чтоб в яром прыжке над конюшней
Губами коснуться звезды.
НОВЫЙ АДРЕС
… Собака, Раша, точка, ру…
Мой новый адрес – писк планеты.
Я Ванькой Жуковым в миру
Строчу ответы как приветы.
Собаки лают – спасу нет.
От своры нет душе спасенья.
Ты где, ты как теперь там, дед?
Кто мне на смену – в подмастерье?
Остались: Раша, точка, ру…
Три кратких символа в попытке
Прийтись кому-то ко двору,
Чтоб жизнь почувствовать в прибытке.
Строчу, чтоб зло в груди стереть,
Строчу, чтоб выдавить напасти.
Как удалось мне всё стерпеть
И не пропасть в собачьей пасти!
* * *
В том краю, где меня не увидишь,
Не коснёшься губами щеки,
Зацветают старинные вишни
Над обрывом у самой реки.
Даже ветер залётный, пацански
Демонстрируя юную стать,
В лепестково-вишнёвое царство
Прокрадётся тебя целовать.
В том краю ты меня не узнаешь,
Обойдёшь этот сад стороной.
И устелет вишнёвая завязь
Завитушки тропинки пустой.
Следом ветер, пацан-забияка,
Зря блудивший в густом вишняке,
Из цветущего вырвется мрака
И с обрыва сорвётся к реке.
* * *
Я не хочу, но подчиняюсь воле
То зла чужого, то своих страстей…
Как быть свободным, словно тропка в поле –
С ромашкой, с пылью, с клином журавлей?..
Как быть свободным? Хватит ли запала?..
За косогор, под гущи лозняка
Бежала тропка и себя теряла,
Подхваченная мощью большака.
Весь сотканный из сотен юрких тропок,
Большак – нескладный, пылкий хулиган –
Врезался огулом в шоссейный рокот,
Обочиной ныряя под кардан.
Чем скорости сильней, тем меньше смысла,
Тем неразборчивей мелькающая даль…
В потоке том, стремительном и мглистом,
Угадывалась только магистраль.
* * *
«…не сотвори себе кумира!..»
И я его не сотворил.
Я отворил ворота мира
И с миром просто говорил.
Молчали гордые кумиры,
Взирали с книжных корешков.
Им было легче – кирасирам
Гусиных перьев и балов.
В сетях «всемирной паутины»,
Под колпаком глобальных ПРО
Кумиры прошлого – детины,
В забавах грызшие перо.
Не сотворить – сберечь бы только!
В тотальной слежке места нет
Кумирам, дремлющим на полках
Под зорким бдением ракет.
* * *
До первых заморозков – шаг,
До остального – как придётся.
Не холод нам с тобою – враг,
А то, что в души к нам крадётся.
Беда к беде, вода к воде…
По капле рушатся основы.
Хочу обнять тебя в беде,
Не говоря о ней ни слова.
* * *
Я – шар из лузы. Шарит свет
Твоих зрачков в сукне зелёном.
Мгновенье… Кий… Двойной дуплет –
И в лузе я! Надежды нет…
И на лице твоём скривлённом –
Испарины счастливый след.
Ты увлечён! Я извлечён
Из лузы, чтоб начать сначала…
Мы оба вместе, третий – он,
Кто правит с четырёх сторон
Игрой веселья и печали
И ставит нас на новый кон.
Финала нет у той борьбы.
Мгновенье… Кий… Свободна луза…
Сукном зелёным морщат лбы
Зеваки из хмельной толпы…
Финала нет! Я – шар… Я – Крузо!
Ты – Пятница моей судьбы.
* * *
Ты скажи мне, какое нам время по вкусу
И бывает ли вкус вообще у времён,
Если люди, подобно болотному гнусу,
Облепляют его изнутри испокон?
Я давно усомнился в своих ощущеньях.
От любви – лишь тоска, от восторга – лишь вздох.
Виновато ли время в моих превращеньях?
По-другому хотел, но, наверно, не смог!
Я себя отдаю на потребу то дням, то годинам.
Перемешано всё и утерян отточенный вкус.
И гуляет луна по отглаженным фалдам гардины,
Будто пробует сердце на новый искус.
И гнусавит по телеку поздний ведущий.
Надрывается в песне любви соловей…
В этом времени кто я – зовущий, поющий,
Или просто бредущий дорогой своей?