Я часто вспоминаю эту боль:
бездушье слов и тяжесть безразличья.
Ты был неограниченный король,
казнящий безобразием двуличья.
Кричали в один голос мне: «Пройдёт!» -
и вот уже забыты телефоны.
Бывает, лишь в груди порой кольнёт
тобою обронённая корона.
И есть ещё один нестёртый след,
какая-то живучая тревога.
И жизнь осколки пережитых лет
бросает мне с усмешкой на дорогу.
Но, кажется, давно всё прощено,
осмыслено, обдумано, забыто…
Быть может, где-то плещется вино,
оставшееся мною не допитым.
Когда-нибудь всё рухнет в один миг,
сорвётся, точно пуговка на платье.
И выйдет из груди последний крик,
и снимет застарелое проклятье.
Я больше не вмешаюсь в твой покой.
Пути нерасторжимо перекрыты.
Я проиграла многолетний бой
и с грохотом была тобой разбита.
Ты где-то там, за тридевять земель,
и коль не расстояньем, так душою.
Но больше не свирепствует метель,
и я уже не плачу и не вою.
Сказали, поступил куда-то в мед. –
Другая жизнь и новые заботы,
и времени на праздность больше нет,
и к папе с мамой ездишь по субботам.
Навёрстываешь, учишься, живёшь,
по-быстрому готовишь макароны.
Наверное, кого-то в гости ждёшь,
а с кем-то говоришь по телефону.
Я тоже не теряю время зря.
Поставила себе большие цели.
Занятия, родители, друзья
и плотные учебные недели.
А вечером, бывает, иногда,
внезапно, точно приступ лихорадки,
бурлят, как закипевшая вода,
ещё не прогоревшие остатки.
И лезут, не спросясь, как лопухи,
какие-то рифмованные бредни.
Кропаю бестолковые стихи
и думаю: наверное, последний.
Живу, ещё по-прежнему любя.
Заплатки на душе; на сердце – грыжа.
Я тыщу лет не видела тебя,
и дай мне Бог, что больше не увижу.