(Неаполь)
На чуть покатой мраморной плите они спят грудами -- вон те на
смугловатой зелени, постеленной на мокрый камень, а эти в мелких кузовах
плетеных, ставших темными от влаги. Покрыта серебристой чешуей, одна из
рыбин снизу вверх горбато выгнулась, как рукоять меча в гербе, и серебро на
ней мерцает в напряженном блеске. Покрыта серебристой чешуей, другая сверху,
где прочие лежат наискосок, как серебро седое, с испода черненое в чекане, в
страхе открывает рот, и кажется, что жаждет вырваться из груды. А стоит
только раз увидеть этот зев, как обнаружится у той, что бьется суетливо, еще
один, исторгший жалобу. (Поскольку рот, откуда звук исходит, пребывает в
немоте, названье "жалобы" возможно здесь как символ...) И вот, пожалуй в
результате размышленья, находим мы глаза. Они плоски, они лежат с боков, как
будто скрыты под стекляшкой круглой, глаза, где мчались образы, омытые
водой, покуда были зрячи. С тех пор они не изменились -- в них такая же
тупая безучастность: волне их взгляд известен. Такое ж снулое и плоское
вращенье вхолостую, как у вагонных фонарей при свете дня. Но, противостоя
волнению стихии плотной, они бросали верно и легко, рисунок за рисунком,
намек и перемену на дно сознания, неведомого нам. Уверенно и молча неслись
они, приняв однажды твердое решенье, запрятанное вглубь. Уверенно и молча
каждый день они, бегущей тенью скрыты, боролись против струй, зажавших их в
тиски. Но вот теперь они извлечены из долгих прядей созерцанья своего --
лежащие плашмя, они иному миру недоступны. Покрытый черной влагою зрачок
объят кольцом, похожим на дымчатое золото фольги. И страшно, словно при
укусе резком, узреть непроницаемость тех глаз -- и вдруг почудится, что ты
стоишь перед сплошным металлом и камнями, увиденными как бы на столе. И все,
что выгнуто, глядится как железо, и груда отливающих, как сталь,
шило-образных рыб лежит безжизненно и грузно, как груда инструментов, а
рядом с ними те, что отшлифованы и смотрятся как камни. Они лежат все тут
же, один возле другого: округлые и гладкие агаты в коричневых, белесых и
золотых прожилках, бело-румяный мрамор полосами, куски нефрита с огранкою
овальной, частично обработанный топаз, горный хрусталь с шипами аметиста,
опалы из медузы. Еще на них тончайший слой оставшейся воды, их отрезающий от
тех лучей, которым они чужды, они как запертый ларец, который бесполезно
было бы пытаться вскрыть.