«Днем нас качает по вертикали, а вечером – по горизонтали»
(присказка камчатских бомжей)
Была нелетная погода
в камчатском аэропорту.
На взлет не делая захода,
Томились АНы, Яки, ТУ.
Я ждал в Саратов самолета –
И проклинал Аэрофлот.
Сидел, скучал, читал чего-то,
дремал, в буфете пил компот,
курил, боролся с лишним жиром –
то есть по лестницам ходил,
и среди спящих пассажиров
не спал, пожалуй, я один.
Вот и подсел ко мне мужчина –
Поставил на скамью «агдам»* ,
спросил, собрав на лбу морщины,
что, мол, стакан ему не дам?
А я сказал: « Без сожаленья
Не стал уже давно пить я.
Стакана нет – в употребленье
Пойдет стаканчик для бритья?»
- Пойдет, - дыхнул он перегаром.
Взял. Выпил. Хорошо пошло!
Лицо в морщинах и с загаром
Немного вроде отошло…
Потом благодарит меня он,
что я его в похмелье спас,
и на складной стакан меняет
судьбы своей такой рассказ.
Я после длительной работы
в НИИ (названье утаю)
на воскресенье и субботу
в деревню прикатил свою.
Я помню тот счастливый вечер…
Была уж зимняя пора –
и посылали в небо печи
свои дымы – прожектора.
Мороз стоял отменный, дюжий,
но снега не было еще
и от замерзшей клубной лужи
зима вела победам счет.
Торчал автомобильный поршень
из этой ледяной слюды,
застыли на земле замерзшей
кругом следы, следы, следы…
Нахрапистые, осторожны,
расчетливые и лихи,
идущие стезей дорожной
через обочин лопухи.
Следов людских в земле источник
уже почти спало село,
незнав, что я поставил точку
в моей Теории Всего.
Один лишь крик осоловелый
вдали буравил тишину:
сосед мой – пьяница Савелий
этажно материл жену.
И я подумал: если б знали
они Теорию мою,
друг друга в землю бы вогнали!
Кому я знания даю?!
Мечем висел ночь надо мною
вот этот каверзный вопрос.
А дальше утренней порою
Газеты почтальон принес
И взвизги той же сельской драки
звучали с каждой полосы,
а подвывали им собаки –
военные цепные псы:
Афган, Чечня, Саддам, Каддафи,
Так пряли аргументов нить,
Что не хватало эпитафий,
Не успевали хоронить.
А тут еще с открытьем этим
я появлюсь из-за кулис:
представь, что от «плевашек» дети
до автоматов добрались.
Благодаря моей находке,
чуть поразмыслив, каждый мог
менять у Времени походку,
Галактики сжимать в комок.
Одними голыми руками
громами управлять могли,
играть мячами – облаками,
землетрясением Земли.
Но не одеть на мир уздечки!
Из поддувала взяв савок,
я сжег тогда в просторной печке
мою Теорию Всего.
Детям Земли оно не в меру
приумножала мощь мозгов –
пришлись, увы, не по размеру
им одеяния богов.
Моя пылала юность, зрелость,
когда для счастья мира жил –
в огне корежилась, горела
и пепел хлопьями кружил.
И я решил, что мир во власти
каких-то дьявольских оков –
все, что угодно, но не счастье –
есть вековая суть его.
Так в чем же, в чем же суть планеты?!
Где путеводная звезда?!
Добиться этого ответа
на пепле клялся я тогда…
Ответ отыскивал я долго,
кровоточа в пути душой –
и на родной привольной Волге
его негаданно нашел.
Однажды возле Сталинграда
(как ветераны говорят)
к какой-то подошел ограде
за ней увидел земснаряд.
Гремя заборными ковшами,
он берег зло атаковал,
окрестность ревом оглашая,
себя к тому он надрывал,
казалось будто бы на сушу
для счастья выбраться хотел –
и рвал свою в солярке душу,
ковшами греб и тарахтел.
Вот так, эпоха за эпохой,
от хитрецов до простодыр,
от королей до скоморохов
вгрызались люди в этот мир.
От Монреаля и до Тулы,
зажатый в синие моря,
для подневольных дел придуман
наш человечий земснаряд!
А суть его довольно подла:
счастливых планов хоровод
лишь вдохновляют жить его для
вонючих илистых работ.
В каких бы спектрах словоблудья
не воссияла тут заря,
суть не изменится - и будет
лишь земснарядом земснаряд.
На реку времени он спущен,
должны затем тут люди жить,
чтоб, сдав свои движенью души,
себя губить – его крутить!
Не на солярке – много крови
В движение переваря –
на нервах, мыслях и здоровье
работает наш земснаряд!
И эта волжская ограда,
изгиб реки и земснаряд –
начало моего парада:
и по Вселенной был парад!
Парад протеста и отмщенья,
парад печалей и скорбей,
парад, взывавший к отпущенью
на волю вольную людей.
довольно людям жить смиренно, -
решил освободить их мысль,
сломать пора засов Вселенной –
их вечной, проклятой тюрьмы!
На гребне этого восстанья,
проделав по Вселенной путь,
пришел к прихожей мирозданья
с табличкой мраморною «Суть».
И у дверей в карман поспешно
я камень схоронил, как тать,
чтобы войдя его в лобешник
той Сути сходу закатать…»
Он замолчал в волненье красный,
Но в горле проглотив комок,
продолжил: « Суть была прекрасной –
и отомстить я ей не мог.
Да. Суть была такой прекрасной,
так грустно куталась платком,
что камень обратился враз мой
влюбленным трепетным цветком.
Непобедимой и доступной,
святой и грешной Суть была,
невинно-чистой и преступной,
всех вдохновляла на дела
Тут в книже, где осталась подпись
Снимавших номер на постой,
Автографы на зависть «Сотбис»:
«Христос», «Брут», «Гитлер», «Смит», «Толстой»…
Народов резатель был гордый
рыжебородый хан Чингиз
и делал первые аккорды
здесь музыкальный Ференц Лист.
И Спартака здесь стены знали,
и Герострат здесь тоже был,
и был здесь наш товарищ Сталин,
и был, кто шел при нем в распыл…
Отмечен здесь Николай Островский –
он сталь здесь закалять решил,
и приходил, оставив Сростки
до третьих петухов Шукшин.
И были тут все члены «троек»
И кто на Колыме легли,
и те прорабы «перестроек»,
союз, что развалить смогли.
От фактов, чую, душу ломит,
спросил ее: « Послушай, Суть,
ну, почему бы в этом доме
вести прием не как-нибудь,
а человеческие всходы
все пропустить через отбор:
хорошим – растворить бы входы,
плохим бы - двери на запор.
Разнополярности из люду
через тебя к нам в жизнь идут:
кто срубит голову на блюдо,
и те, кто головы кладут!
Она присела тихо рядом,
Сказала, окрестив «смешным»:
- Разнополярные заряды
вам для движения нужны.
- Куда мы движемся? – вскричал я, -
- Куда мы премся столько лет?
А Суть ответила печально:
Ответа в вашем доме нет,
вы ПРОСТО ТАК живете важно,
и ПРОСТ всей вашей жизни пир:
вы ПРОСТО родились однажды,
чтоб Просто так оставить мир.
Но я уселся за расчеты,
решил постигнуть кой-чего
из уничтоженной работы -
моей Теории Всего.
За строем цифр следил я зорко,
но сколько б не следил за ним –
все бесконечности восьмерки
и в знаменателе нули.
И словно из снегов подснежник
из вычислений встала чуть
одна микронная надежда,
что я найду к разгадке путь.
Пошли тут отговоры, вздохи,
ловила слезы Суть платком
и говорила, что мне плохо,
мне плохо будет жить потом.
Она карьеру на карьере
стояла предо мной держа:
там делал я в науке эру
а тут в политике держав.
Встать у истоков Возрожденья
я мог, и быть вождем людей,
философом для обсужденья,
мог много подарить идей.
А мог бы сыто, без оглядки
на рок традиционно злой
жить долго в счастье и достатке
в ладу с большой своей семьей.
Но отказался я небрежно
от благ, что Суть свершить могла,
пошел отыскивать подснежник…
Меня окутывала мгла…
И чтобы высветить просторы
«сверхновые» поджигал,
и по вселенским коридорам
в их освещении шагал.
Но чтоб не жечь их очень часто
Катнул я «белый карлик» вдаль –
И, как клубок из детской сказки,
Вперед вела меня звезда.
На распухающей Вселенной
в конце концов нашел я шрам –
я, преклонив свои колени,
увидел вход к другим мирам.
Я убедился у дыры той,
ее предельно оголив,
взаимосвязаны миры-то,
и только так все жить могли!
В цепи все – крохотные звенья,
и вечный здесь царит завет:
миры горят в своих стремленьях,
соседям отдавая свет.
Философы нам мир с почетом
анализируют, сопя,
и говорят: все для чего-то,
живут лишь люди для себя.
Но что-то в человечьем стаде,
несущем жизни вечный крест,
от моего есть земснаряда,
а поточней – от наших ГЭС.
Рождаемся, уходим в глину,
в последний двухметровый ров,
и не поняв, что мы турбины
других, неведомых миров.
Вот оттого все бесконечно
и так мучительно у нас:
аннигилируются вечно
частицы и добра и зла.
И тут отгадка, что мне снилась,
как в стоге тонкая игла,
внезапной вспышкой осенила
и откровеньем обожгла.
и так, что только на мгновенье
увидел я секреты те,
а все людские поколенья
пребудут вечно в темноте.
И я не сдам тебе тех тайн ню
Бескрайних. Как плохиш - пострел,
тайком в родительскую спальню
я неразумно подсмотрел.
Ошпаренный сидел у шрама,
пока не затянулся он -
за ним исчезла панорама
других миров, других времен.
И был последним атавизмом
исчезнувший вот этот след –
старательно хранимый жизнью
ее секретнейший секрет.
Потом поправив аккуратно
Вселенной сломанный засов,
пришел на Землю я обратно
под коммунальный теплый кров.
Сосед, что справа, был влюбленный
в свою красавицу жену –
сжигал себя без слез, без стонов…
Но не один он был в плену
у жизни: слева был ученный,
что в тишине уже воздвиг
штук десять новоиспеченных
своих игрушек-пародигм.
И эта их игры серьезность
была тверда, как будто сталь,-
а то попробуй-ка их звездно
себя сжигать в страстях заставь!
Но мне знакома жизни хитрость –
Какая из меня звезда!
Я жизни предпочел поллитру
и по вокзалам шляться стал.
Во мне желанье жить усохло –
лишь только пью вот эту муть…
Вот и настало это «плохо»
о чем предупреждала Суть.
На опорожненной бутылке
у незнакомца взгляд уснул…
Растерянно чешу в затылке
и удивляюсь: «ну и ну!
Враль? Сумасшедший? Алкоголик?
Неполучившийся поэт?
трепло? Артист? Гляжу в его лик –
ищу какой-нибудь ответ.
Глаза он в чемоданы вперил,
в морщинах бороздит свой лоб
и говорит: «Чтоб ты поверил –
смотри Теории Всего
моей ничтожнейший кусочек…»
И сделал пьяною рукою
жест фокусника – сложный очень,
взмах амплитуды и покой.
И тут все сильно задрожало
и гулом жутким налилось,
народ вскочил – бежит из залов!
Землетрясенье началось!
Я побежал с толпою вместе –
страх дикий мною овладел,
но все-таки успел заметить,
что неподвижно бич сидел.
Все до утра бродили в скверах,
костры жгли из сухих сучков,
пытали милиционеров:
не будет ли еще толчков?
Их больше не было. А утром
на полосе растаял лед
и к облакам с разбега круто
поднялся первый самолет.
Но не нашел я выпивохи,
а, кстати, и вещей своих-
ведь во всеобщей суматохе
я рядом с ним оставил их.
Он ждал, напившись, как Есенин,
с двенадцати и до пяти
привычных здесь землетрясений,
чтоб чемоданы унести.
Вам встретится философ данный –
с ним крепко чемодан держи! –
но пуще всяких чемоданов
держите свою веру в жизнь!