Полночное болеро

               

Минувший год оставил много строк,
размытых форм печальной акварели.
Я был к тебе совсем не нужно строг,
проснувшись как-то не в твоей постели.
Я был тебе несправедливо чужд,
желал тебя, но спал с иною Музой –
я был ей друг, любовник, верный муж,
с тобой навечно разрывая узы,
которые, как нити ДНК,
переплетаясь, нам пути скрестили;
мы разойтись спешили, но никак
не разошлись! Ошибка? Или… или
так быть должно? И сидя в темноте,
закрыв глаза под Битлз или Пресли,
не видеть сквозь окно как запотел
усталый город? И не видеть, если
он снова будет принимать тот вид,
каким его не видели когда-то
ни Соломон, тем более Давид,
ни прочие хорошие ребята;
ни те, давно забывшие детсад
и школьных парт былое притяженье,
забредшие на новый порно-сайт
для подавленья любопытства жженья;
ни те, кто с нами, смыслу вопреки,
не шёл одной протоптанной дорогой,
ни те, кто не протягивал руки,
и прогонял от своего порога –
не видели ещё его таким,
каким предстал он на моей картине:
там с королей слетали колпаки
и падали вплотную к гильотине;
там каждый шут корону получал,
как орден за заслуги предо мною;
волну бросало море на причал
и оставляло берег под волною.

Я помню дом на этом берегу.
В нём жили мы. И окна открывали.
И каждый день с тобою на бегу
сжигали жизнь, безудержно сжигали.
Ты в тёмно-красном платье. Молода.
Я в чёрно-белом, грустно-старомодном,
шесть нежных струн тревожил по ладам,
ловя их в сетку четырёх аккордов.
Так жили мы с тобою много лет,
забыв о страхе потерять друг друга,
мы не давали верности обет
в пределах жизни замкнутого круга.
Я ударенья ставил на года,
проспав вчера, не думая о завтра,
лишь в гости заходил к нам иногда
сосед-японец, неизвестный автор,
поэт, прозаик, гений нищеты -
он плакался порою, как напьётся,
и, всё кричал: «Ну, видишь, видишь, ты,
как я живу под грузом словоплётства?»
Мне было жаль, ей-богу, я клянусь,
что жизнь его осталась лишь в рассказах!
Акира, пред тобой я приклонюсь,
пусть книг твоих я не читал ни разу!
Акира, сын востока и любви,
ты умирал в безумии каждой ночи
и мир большой бессилен был, увы,
бессилен я – мы не смогли помочь, и,
лишь море пело, проживая шторм,
четыре раза на одной недели,
и никого не волновало, что
не будет штиля, хоть на самом деле
его все ждали телом и душой,
заворожёно, трепетно вдыхая
осенний бриз, безжалостный, чужой,
прикосновенье ада или рая,
напоминанье – лето позади
и опустевший без туристов берег,
что даже я – бесчувственный, поди,
ему давно не близок и не верен…

Ещё был друг – знаток французских вин,
как неудачник он бессмертен, вечен.
О, как любил твердить он о любви,
когда мы вместе угнетали печень
бокалами дешёвого вина
(на дорогие денег не хватало),
он говорил, что он сам есть вина,
того, что жить ему осталось мало!
Ещё другие были, но о них -
они простят, я вспоминать не стану,
они остались в юности интриг,
принадлежа совсем иному клану,
иному миру, королевству рифм
и не найти их на моей картине,
а вместо них лишь одинокий риф
запутался покорно в паутине
печальных красок жёлтого песка
и голубого с тёмно-синим моря,
и нежно-красных тонких лепестках
приморских роз, не знавших с роду горя;
они как я испытывали страх
перед судьбой и диким бредом смерти…
Акира как-то говорил в стихах,
что этот бред давно планетой вертит.
Но на картине, где-то в уголке,
возможно даже, что за поворотом,
сидит рыбак, сжимаю мир в руке,
сжимая мир, давно пропахший потом…
Быть может он – на самом деле я
без всяких масок, грима, фальши, красок?
Так вот куда ведёт нас колея
судьбы безумцев нежных басогласых.

И пусть минувший год на вираже
в пределах жизни замкнутого круга
оставил строк немеренно… Уже
мне дела нет кто есть мы друг для друга.
И потому в ночи закрыв глаза
под Пресли или Битлз – так ли важно? -
я не боюсь легко смотреть назад,
а вот вперёд бывает очень страшно:
там впереди – могилы и кресты,
но может быть, как огонёк от спичек,
в иную жизнь нам возведут мосты,
где смысл есть, но нет дурных привычек;
но ударенья ставить на года
теперь спешить не буду – так уж вышло,
что даже в самых малых городах
мы делимся на пришлых и не пришлых.
Но кто мы там – на этом берегу,
где жили мы и окна открывали
и каждый день с тобою на бегу
сжигали жизнь, безудержно сжигали?
Какие роли нам сулит судьба?
Ответ хранят лишь краски и треножник.
Быть может жизнь избитого раба?
Или быть может, это я художник,
изобразивший берег и т.д.,
иль я Акира – вечно пьяный мастер,
(они сплотились в немощный тандем,
который плотно растворился в массе
таких же жалких, мелочных природ,
забыв истоки и конца не зная?..)
………………………………….
………………………………….
………………………………….
………………………………….
Два длинных уха, пара глаз, нос, рот -
и на картине только серый заяц…