***

Памяти деда
               
               
Сапожник дед, колхоз Красноармеец,
Умом законы тяжело понять.
Сибирский труженик, а не бандит-пришелец,
В чем деда можно было обвинять?

Кто жил в ту пору, знает, что к расстрелу,
Вела «полста восьмая» напрямик.
Коль жребий пал, то не остаться целу, -
Раскручен смерти грозный маховик!

Уж напечатаны все протоколы
Допросов. Только - вставить имена.
И  «воронок» пронзил февральский холод.
Спасенья нет, виновна вся страна!...

Лимиты выбраны и заговор придуман,
А дед так ждал ту раннюю весну.
Но  вождь о чем - то о своем подумав,
Я «за» уж вывел, в списки не взглянув.

И будто голос бабушки я слышу:
«Как прокормить мне четверых детей?
И некому в сиротской хате крышу
Вновь подлатать, и починить плетень…»

Мне  жалко деда! Он один из тысяч
Российских  продолжателей родов.
Вот взять огнем бы и навеки выжечь
Террор и боль тех бешеных годов!

И сын сапожника, отец мой ВУЗ забросил,
Хоть был всегда в учебе впереди.
Хлестали словом, словно грудью оземь:
«Ты сын врага народа. Уходи!»

Я видел деда только на портрете.
С таким лицом не лгать и не украсть.
И мой отец, пройдя свой путь на свете,
Так и ушел, озлобленный на власть.

 Мне 10 лет, и  пятьдесят девятый…
Я помню, как отец вскрывал конверт.
«Твой дед оправдан», - прозвучало в хате,
Но деда нету 10 с лишним лет…

А он ведь мог еще пойти в атаку
В том  сорок первом, когда кровь рекой…
Свои скосили,  только из алтайских,
Если считать, то 45 полков!

Архивы вскрыты, имена известны.
Тех, кто пытал, - теперь  узнал народ.
Вот только жаль, - уже сапожник сельский
Дырявых валенок в селе не подошьет!

Центр краевой. Я  в сквер иду дворами.
«Здесь будет установлен обелиск
Репрессий жертвам», - надпись есть на камне.
Уж век  другой. Эй,  власть, поторопись!