Я мечтала когда-то свой Рим на холмах обрести,
но Нерону во мне безотцовщина сильно мешала:
здесь персоной нон-грата казался бы раньше мой стиль,
но теперь мы с Москвой поравнялись -
прогулочным шагом
я иду по Москве, я сверяю свой ритм по Москве,
обожаю порою, но чаще ещё ненавижу
и невидимый свет на её запылённой листве,
так и просится в строки, и тем неуёмней, чем ближе
мне Голгофа моя - семь холмов,
мне на них без креста
не подняться самой, но с крестом поднимусь, я сумею
вновь из пепла восстать, освящая молитвой уста,
выходя напрямую, возможно, не в здравом уме я
в гуле маятных улиц смогла отыскать те слова,
что ключом золотым мне открыли ворота столицы,
чтоб вариться в кастрюле со странным названьем "Москва"
под лаврушкой мечты перепроданной синею птицей
я душой не в Москве, бренным телом плетясь по Москве,
я ругаю её за толпы бесконечную слякоть,
но нет смысла реветь, а толпа, проклиная в ответ,
мне в лицо наплюёт, словно в вечность.
Так стоит ли плакать?
И в арбатских дворах Окуджава давно не звучит,
и поэзии цвет перебит за Московской заставой,
и уводят за грань стуком ржавым по рифмам в ночи
эту жизнь по Москве, по любимой, постылой, усталой
в переулках глухих гасят стены стенанья машин,
разгоняют проспекты всё лишнее с паперти МКАДа,
и простые стихи ни разжалобить, ни рассмешить
вековую беспечность не смогут, а впрочем, не надо