Волей трехдневного снегопада
черных небес опадают листы,
что начертал молчаливый децембер
я не узнаю, забудешь и ты.
Но, по наполненной ночью канаве,
мертвенной Рымарской в тихом часу
искрой бежит синеватое пламя,
Косматая Мара с клюкой навесу,
Слепая и грязная, видится въяве.
В мерзлые дни
Полугодия ночи,
Когда в густо-сером потеряны тени,
стряхнув с себя галок крикливое племя,
Собор распрямляет затерпшие плечи.
И сыплются каменных поперечин
погибшего снега багровые клочья.
…и если молчать
то проснувшийся город
визгливыми хохотами и голосами
ответит. На крестное древко наколот,
расплачется ветер, седой и усатый.
Подхватят его стон ехидные маньи
тряся век нечесаными волосами
с обкусанных наледью
кровельных скатов.
Так все уже было и будет когда-то.
И снова над чьей-то невинной десной
голодные зубья блеснут виновато
и памятью тхнет
некрещеной, лесной.