Он почти благополучен -
первый день шальной недели,
утро сеется сквозь тучи,
навострили иглы ели,
ожидая зимний праздник;
вновь украсит мишура
неказистый палисадник,
что промок в углу двора;
зимних бабочек-капустниц
крылья вскоре заметут
листья яркие - лоскутниц
покрывала там и тут:
на простуженных тропинках,
у подножия домов,
на сомненьях-невидимках,
на мехах воротников.
День, что в строчке запятая,
кисть в палитре стылой лужи:
«Всю неделю запятнаю
день за днём внутри, снаружи,
всех измажу серой краской,
кто весёлым быть посмел!»
На часы глядит с опаской
даже пень в болоте дел,
и чернильною большою
кляксой – туча, будто штамп,
неухоженной душою
разлеглась на стёклах ламп…
А закат забагровеет,
день, оттаяв, затихает,
на подстилке место греет,
и, как пёс во сне, вздыхает.