Фёдор Пилюгин. Минькин баян
История, которую услышал от генерал-лейтенанта МВД Ивана Григорьевича Сардака.
Каждый раз в начале октября, когда мой родной Сулин отмечает день села, я обязательно встречаюсь с Минькой, о невысоким, худощавым и очень весёлым человеком… Работает он начальником дорожной службы городского ДРСУ. Как мужика уважаемого и уже немолодого его лучше было бы представить как Михаила Ивановича. Но поскольку в тот момент, о котором я хочу рассказать, ему было лет 14 и звали его Минькой и никак иначе, буду так называть его и дальше...
Не представляю жизнь моих земляков без его песен и баяна. Всегда с удовольствием слушаю, сам ему подпеваю и со стороны любуюсь его талантом общаться с людьми. Какую бы песню ему ни заказали, порой по одной строчке, по обрывку мелодии – сразу вспоминает, начинает её играть и петь.
Вырос Минька в слободе Никольской в многодетной семье. Жили как и все многодетные семьи – трудно и весело. А уж когда Локтевы затягивали песню – вся слобода прислушивалась. Так, как поют отец, мать, три сына, две дочки – никто в Никольской не поёт. Только вот инструментов музыкальных почему-то в семье не было…
К праздникам, как тогда любили говорить сельские жители, родители справляли какую-нибудь обнову из одёжки или обувки. В селе было особым шиком пройтись по главной улице в новенькой куртке. Минька мечтал о «москвичке» – модной в начале 60-х годов куртке. Наконец, отец получил в колхозе премию – как раз хватало на модную одёжку – и Минька отправился в город за покупкой. И надо же такому случиться в тот день в Миллерово на базар из Тарасовки мужик приехал продавать новенький, сверкающий полированным деревом, завораживающий перламутровыми кнопками баян. У Миньки дух захватило: до чего красив баян! Он даже потрогал кнопочки – они упруго запружинили под пальцами и издали призывные трубные звуки. Продавец заметив, что у парня загорелись глаза, привстал со своего стульчика. «Покупай «Армавир», парень! Такие в магазине не купишь. Брат с фабрики привёз – там он работает, потому и привёз». «Нет, - сказал Минька и сделал шаг в сторону. – Мне батька деньги дал на «москвичку». Услышав о деньгах, продавец мгновенно ликвидировал образовавшийся просвет между ним и покупателем. «А ты возьми баян... Что «москвичка»... так, тряпка. Курток на базаре ¬ - мильон. А такой баян – один». Он поднял вверх руку и прикрыл глаза: «Баян – это не простой инструмент - одушевлённый… Если б деньги срочно не были нужны – ни за что бы не продал…» И, прильнув к баяну, он нежно погладил меха, и неожиданно пропел, подыгрывая себе на инструменте: «Прощай, милый край, меня вспоминай…»
Минька снова заколебался. Но, представив, как выскальзывает из штанов батин ремень, решительно отодвинулся от «Армавира» - зашагал в сторону Воронежа... Батька у него крутой. Если сыновья что-то не так сделают, ремень сразу находит их спины и другие тыловые части тела...
В тот день «москвичек» на базаре было много. И чёрные, и коричневые, и темно-зеленые – выбирай любую... Минька смотрел на куртки и мял в кармане старенькой фуфайки бумажные рубли и пятерки... Ладонь даже вспотела, но рука с купюрами так и не сделала движения в сторону «москвички». Минька смотрел на куртки, а видел баян. Ему демонстрировали замки, щёлкали кнопками, на которые застёгивались рукава, а он слышал аккорды, которые извлек продавец из недр баяна: «Прощай, мой баян, меня вспоминай…» И чем дольше ходил он по базару, вроде бы выбирая подходящую «москвичку», тем больше тоски и уныния выбивало из него «Прощание славянки»... И начинала ныть, предчувствуя ременные процедуры, Минькина спина. Перед глазами мелькали черные и белые пуговички, в ушах стояли звуки, издаваемые баяном «Армавир». И когда он в отчаянии понял, что не купит сегодня «москвичку», на глазах его выступили слёзы. Он смахнул их рукавов фуфайки, переждал, пока пульс чуть устоится, снова шагнул к продавцу баяна. Продавец уже щебетал курским соловьём…
- Это ж «Армавир»! Таких в городе нету! Не баян - оркестр! Тебе все завидовать будут!
И вот возвращается Минька домой. Без «москвички», с баяном. Но радость, которая переполняла его организм, когда он шел с покупкой на автостанцию, по мере приближения автобуса к слободе Никольской, становилась всё беспокойней. Она почему-то принялась метаться по полупустому салону: то на одном месте посидит, то на другом. На мосту через Калитву вовсе юркнула в открытое окно и камнем ушла в воду… «Что будет теперь?» – с ужасом думал Минька, удерживая покачивающийся на коленях «Армавир». До своей остановки он не доехал – сошел в начале улицы возле дома крёстного. Тот так и ахнул, увидев в Минькиных руках баян.
- Вот обрадовал, так обрадовал! – воскликнул крестный и сразу же потребовал вальс. Минька неуверенно выдавил первые аккорды «На сопках Манжурии». Крёстный закивал, одобряя мелодию. Минька заиграл свободнее, и по мере того, как всё строже становилось лицо единственного слушателя, на душе у Митьки становилось светлее. Он ниже склонял голову к холодной полировке баяна, слушая, как в его глубинах рождаются сочные звуки старинного вальса, которому его научил Ермолай Никитович, клубный баянист…
- Да, много на этих сопках полегло наших русских солдат, донских казаков, - сказал крёстный задумчиво, когда Минька закончив вальс, отложил баян в сторону.
- И меня батька …убьет. За баян.
- Не умирай раньше времени, казак! – встрепенувшись, весело сказал крестный. Поговорили они еще, и вот крестный, захватив бутылочку, зашагал впереди Миньки к его отцу, своему куму…
- Стой здесь, в сенях, - говорит крестный Митьке. – И жди моей команды.
Уселись кумовья за стол, выпили по рюмочке.
- Эх, теперь спеть бы что-нибудь, не помешает, - предложил Иван Сергеевич, Минькин отец. Крестный кивнул: «Сделаем, куме». Разлил еще по одной. Выпили.
- Вот теперь можно….
И полилась раздольная, как реченька, старинная русская песня про степь, про ямщика – её больше всего любил Минькин крестный. И хорошо у них получается, чай, не первую бутылочку вместе распивают.
- Хорошая песня, душевная, - похвалил батька.
– Только печальная, - заметил крестный. – А как бы мы с тобой, куме, сыграли её под баян… Ты бы купил хлопцам баян. Парни у тебя со слухом и голосом, мелодию на лету схватывают. Особенно крестник мой, Минька.
– Да, малый он у нас со способностями, - согласился, довольный, отец – ему нравилось, когда сыновей хвалили. ¬¬- Весь в меня.
- Из парня, если подучить, вышел бы хороший спевака и гармонист! И пусть себе на свадьбах и в слободском клубе песни играет, людей веселит… Все к тебе приходить будут: «Иван, а я дочку выдаю замуж… Окажи уважение, разреши Миньке поиграть!» А там и доход какой-то начнёт приходить в дом. Оно ж по копеечке, по копеечке – затраты быстро окупятся – верное слово тебе говорю...
– Баян дорогой дюже. А вот балалайку…
Тут крестный дал знак. И в комнату хлынули звуки баяна. А вслед за звуками этими, волной облизав порог, втиснулся в хату сам Минька…
- Вот кто-то с горочки спустился, – запел гость. Хозяин подхватил: «…наверно милый мой идет» – это была любимая мелодия Минькиного отца…
– На нём защитна гимнастерка, она с ума меня сведёт!
Песня словно второе дыхание обрела. Дополнилась новыми звуками, неожиданным смыслом, который до сих пор, когда пели в доме Локтевых без баяна, не проявлялся. И всем так хорошо стало, что и словами не передать. И отцу, и Миньке, а уж куму – и подавно. Закончилась песня. Минуту все, задумавшись, молчали. Любовались только что спетой песней. Даже жалко стало, что она закончилась. Минька сдвинул меха, взглянул на батю. Отец посмотрел на баян. На его лице обозначилось какое-то умственное усилие. Он поднял глаза на сына – Минька похолодел. Глаза отца, еще секунду назад источавшие умиротворенность, вдруг переменились… Он начал вставать, нашаривая на поясе ремень – видно забыл, что сидит в кальсонах, а с них только повязочки на пятки свисают.
- Минька, сволочь, убью!
Вот уже подняты руки со сжатыми кулаками... Минька сжался, закрыл глаза. Но кулаки отца неожиданно обмякли и превратились в беззащитные растроганные ладони, которые в состоянии были провести одно действие, в необходимости которого давно сигнализировали глаза и уши. И батька левой ладонью смахнул слезу, навернувшуюся под правым глазом, правой – под левым... Потом резко опустил обе руки.
- Слушай, Минька, а когда ты так хорошо играть научился?!
...Когда я вспоминаю эту историю в компании, то заканчиваю её такими словами: «Други мои, давайте выпьем за Миньку, за тот замечательный день, когда он поехал на базар за «москвичкой», а приехал домой с баяном!»