Раз под вечер зашла
Раз под вечер зашла, старушонка одна,
Лет за сто ей, и гак за полсотни.
Одежонка была, где нет латки – дыра,
Не бабуля, а бес с подворотни.
Дай покушать сынок, меня ночь догнала,
И поспать уголочек на время.
Что живёшь ты один, видно мне из угла.
Дать воды, ломоть хлеба – не бремя.
Можешь луку головку, ещё огурец,
Чарку водки, нельзя, поздновато.
Мигом всё ей собрал, седовласый юнец,
И на гостью смотрю диковато.
И гадаю, откуда, вся мхом обросла,
Не с небес же свалилась, такая?
Но поев, и попив, до иконы пошла,
Трижды Отче, крестившись читая.
А потом за меня, да за здравие лет,
И за угол, ей ставший приютом.
Садись рядом родной, не колдунья я, нет.
Просто очень стара, и согнута.
Я из дальних краёв, род наш был крепостной,
Летом шли, кто куда, за копейки.
Не сказать всем везло, кому шею на слом,
Ну а кто послабей, сам лез в петли.
И осталась одна, и живу до сих пор,
Чтоб рассказывать людям не сказку,
Часто заперта дверь, а тесовый запор,
Мял наотмашь и кости и связки.
На цепочке собака, но всё ж сторожит,
Хоть хозяин колотит незлобно.
Смерти нет на меня, и приходится жить,
И ночую всегда, где удобно.
Удивила старушка, из грязных тряпиц,
Достала рукотворное чтиво.
Без очков, при лампаде, мерцавшая лишь,
Мне читать по слогам стала живо.
Уходили в наём – мужики, и бабьё,
Молодежь, в коих сила лопатить,
Далеко не решались, шалило ворьё,
И шли к ближнему барину – бате.
Барин делал отбор, даже в рекруты так,
Мужики не видали позора.
Девок мыться на пруд, чтобы все добела,
А потом вместе спать, и без рёва.
В полночь просят за стол, снеди – ешь, не хочу,
Но не лезет, да можно ль перечить?
Новички сдуру те, ложки две и пошел,
Умён кто, тот за пазуху мечет.
Барин молвит, мне хватит, но этих не в счёт,
Едоки за троих, отбатрачут.
Горемыки уходят в тайгу. Проживём!
Прихватив топоры для удачи.
Мать – тайга, никого не бросает в беде,
С топором, кто с косой – и ватага.
И не просто ватага, а банда – себе
Вожака выбирает, без флага.
Мужики, мужики, как бы ведали вы,
Пятаки пота, кровью польются.
Призадумались бы, да не пили бы вы,
Из тех бочек, где пробки собьются.
Первый тост, барин пил, дабы всем показать,
Что хмельное не травлено зелье,
Потом челядь в угоду, дабы не отстать.
И пошло, загудело веселье.
Челядь чётко шмонала хмельных мужиков,
Бабы всё, отдавали без крика.
И к утру, пусты бочки, да вдребезги ковш,
За душой ни гроша, только лыко.
Но и это не всё, был ватаги черёд,
Тут уж все, доставалось и лихо.
Барин первый висел, и прислужный народ.
Нищета разбегалась, и тихо.
А затем петуха, стрехи все получив,
Полыхало всё заревом к небу.
Вот так жил мой народ, сотни лет, сотни зим.
Одна я уцелела, побегом.
Прилегла та старушка, а чтиво в тряпьё,
Да под голову, чтоб спокойнее.
Засопела, знать спит, подошёл, нет её,
От меня, оказалась умнее.
Слышу издали голос, что мил человек,
За хлеб – соль, и за воду – спасибо!
Ну а чтиво, его, мне давалось на век.
Заимел бы ты, только погибель.
И расскажешь про всё, чтиво глянется всем,
Не успеешь моргнуть, одурачат.
И пойдёшь ты на дно, с камнем дюжим при сем,
Там на дне, сотни две уж рыбачат.
Что читал, запиши, услыхал, запиши,
Да запомни, не всем докладайся.
Коли что, не взыщи, если трудно? Ищи.
Я в лесу, и ко мне окликайся.
И приду, помогу, но в последний лишь раз,
Набрело по лесам хмурорылых.
Попаду к ним, они – Ты откуда краса?
Головою об пень, и до чтива.
Но не смогут прочесть, ведь не могут читать,
Кроме мата, за всё были двойки.
Так что мил человек, прежде чем меня звать,
Вспомни чтиво, от корки, до корки.
1994