Видно, скоро вьюга-вьюжица
мне заявит о правах,
и с чайком горячим кружечка
станет руки согревать.
Засвистит клубами сизыми
сплин, знакомый наизусть,
разбитными экзерсисами
от него отгорожусь.
Стану рифмы звать из марта я
и до одури камлать,
и в эфир гундосить мантрами
да еще поклоны класть.
Только жертвоприношения,
Видно, всё богам не тем,
и последние осенние
сны растают в темноте.
Вьюга-вьюжица закружится
против и по часовой.
Стеариновая лужица
липко всхлипнет: «не впервой…»
А глинтвейн гвоздикой пряною,
в мире вьюжной кутерьмы,
заставляет вспомнить заново
как же ждали мы зимы.
*****************************
И снег пойдёт, и полоумный
какой-то ветер будет дуть,
заставит ни о чём не думать,
вернее, думать что-нибудь.
Ну например: ещё не поздно
в минуты дни перекрестить
и в этот хрупкий день морозный
себя как раз бы и простить.
В круженьи хлопьев неприметен
мелькает приговор «и всё»,
но буду ждать когда же Гретхен
хоть мимо пиво пронесет.
А вьюга мне растреплет галстук,
душивший, в ухо прошуршит:
- Решайся, слушай, ну решайся,
что не решался разрешить…
И снег, летящий оголтело
шепнёт, прошелестит «теперь»,
прислушаюсь к нему всем телом,
душой придерживая дверь.
Единым выдохом «Татьяна?»
спрошу у льдистого драже
и получу ответ пространный:
«Та самая. Она. Ужель.»
И ночь наступит. И отступит
строкой – абзац. Рассвет как залп.
И терпкость неба нёбом щупать
смогу, как тридцать лет назад.