я сел на край неба, ко мне подошёл Кобейн...
спросил:
"ты был счастлив с ней?
с той, на которую сморишь?
я тоже за ней слежу.
она говорит о море,
сама с собой часто спорит,
сама себя яро душит
потом наливает в кружку паршивое терпкое молоко -
когда ей становится плохо - подолгу глядит в окно.
а ты её помнишь, друг? какой?"
а я лишь пожал плечами, говорю:
"она странная.
с тобой говорит стихами...
и ответа не ждёт из принципа.
ей нужен принц.
ей нужен шприц!
ей нужна доза стихов дурацких.
ей нужно выпить,
ей нужен шанс,
вечно жаждущая победы.
кричит об этом,
а потом героически задыхается.
ломается, а после ломает стены.
больная на голову, и не лечится,
необыкновенная.
мечтает о небесных лестницах,
попробовать героин и обнять Кобейна.
а когда пьяна она режет словами вены,
нервная.
периодически бьёт колени,
языком слизывает с них же кровь.
ищет какую-то, блин, любовь,
читает взахлёб Бродского, ненавидит Пушкина.
заряжает пушки
и стреляет в свои мишени, разрывая свою преисподнюю.
сумасшедшая. никогда не понятно, что в ней.
она слушает Сида Вишеса,
читает Ремарка ночью, а утром сидит на крыше,
говорит, что так лучше дышится.
а потом она строит виселицы,
ищет самой себе наказания.
лежит на холодном в ванне,
потом спрашивает откуда у неё воспаление,
почему не гаснул воспоминания.
больная.
она цитирует Маркса, читает какие-то блоги.
обещает учится, и не делает, блин, уроки.
эти вечные недомолвки...
её прОклятые оправдания.
остаётся когда одна - начинаются всё рыдания,
вопли с знаками препинания,
до тех пор, пока есть у неё дыхание,
а потом загибаясь в ванне,
она шепчет, что правильно...
и чёрт с ней.
а в принципе, мне и сказать о ней нечего..." - выдыхаю.
Курт выкуривает последнюю, усмехается, говорит:
"да ладно? ты проболтал всю вечность"