когда волны лижут пятки ускользающего берега
я снимаю с нее тапочки, халат и коллекцию вчерашних посиделок
и предаю огню.
на циферблате часов только дым
в кармане – вешалка для вечно бледной поэтессы
чтобы кричать во весь голос.
умирая, она отдала мне своих птенцов
я свил им гнездо из ее оправданий
и положил по червяку отчуждения в их зияющие рты
чтобы помнили маму.
здесь почти никого нет, коридоры пусты, так тихо,
что я слышу лязг челюстей, танцующих ламбаду под ритм сырых стен
а может это мои кандалы отдают честь внезапно нахлынувшей ностальгии
конвоир ставит иглу на пластинку
и я, повинуясь маршруту, понуро бреду по обозначенному штрих-пунктиру
следующая станция – Беговая
инстинктивно пригибаюсь
чтобы протиснуться ближе к раздаче.
туман абсолютно неосязаем
но я уверен, что он существует
вгрызся мертвой хваткой пустых комнат в самое мое естество
осмотревшись, я понимаю, что фигуры вокруг –
лишь нагромождение мебели, мираж в темноте
причудливая игра моего воображения
и я пытаюсь заговорить с ними, но меня слышат только соседи
(в чьем существовании я уже не так уверен)
- Здравствуйте, хотите печенья?
но кресло не отвечает, хотя и является мне ровесником
то есть, наверняка, мы должны понимать друг друга.
я родился в советском союзе.
когда родители занимались любовью,
люди на площадях обгладывали кости полуживой системы
а мама, под натиском папы
наверняка думала о чем-то хорошем
и, надеюсь, ей было приятно
а теперь я
неряшливый, плохо одетый,
прыгаю по московским лужам
как герой диснеевского мультфильма
чтобы промочить ноги и не ходить на работу.
игла скатывается на начало пластинки
по улицам мегаполиса разливается горькое варенье
сегодня прекрасный день, я ищу оправдание, чтобы напиться
волны лижут пятки ускользающего берега
конвоир улыбается и исчезает во тьме