Красные пески. Толик
Лось устал.
Его мощную жесткую шею туго перехватила петля восьмимиллиметрового стального троса, и все попытки порвать ее причиняли резкую боль, теснили дыхание и отрывали передние копыта от земли, лишая точки опоры и уверенности в движениях. Каждый рывок вперед приближал лося к выходу из западни на метр-полтора, но тяжелое бревно, крепко привязанное к другому концу троса, прокинутого в развилку дерева, задевало за пни и кустарник и быстро истощало силы животного.
Лось помотал головой, пытаясь ослабить мертвую хватку удавки, попятился назад и, сдирая кожу на холке, сдвинул петлю к основанию тяжелых, похожих на кедровый лапник рогов. Гордое украшение и грозный намек сопернику сейчас сыграли с лосем злую шутку, перекрыв последний путь к желанной свободе.
Выхода не было.
Ткнувшись мордой в чешуйчатую кору столетнего кедра, лось застыл обреченно, расслабил уставшие мышцы и прикрыл веками влагой блеснувшие глаза...
* * *
...До первого снега оставались считанные дни, когда у наладчиков выдалась пауза: монтаж второй очереди энергоблока несколько затянулся, а первая уже вышла на режим. Перерыву в работе, пусть даже и небольшому – три-четыре дня – обрадовались, хотя сроки пуска оборудования никто переносить не собирался. Последние дни открытой воды давали возможность поохотиться или дополнить в зиму рыбный запас. Можно было и кутнуть напоследок – работы в ближайшие три месяца предвиделось – не разгребешь. Дай Бог управиться до Нового года: ни выходных, ни проходных от начальства не ждали.
Толик Захаренко, высокий, костлявый, но жилистый и упрямый человек, решил посвятить нечаянно выпавшие выходные охоте. Он надумал взять лося.
Промышляя летом мелкую боровую дичь и, надо сказать, небезуспешно, он лелеял давнюю свою мечту – сходить на крупного зверя –медведя, например, или лося. И непременно в одиночку. Толик вообще не любил и не понимал коллективных мероприятий: ни на работе, ни, тем более, в таком, сугубо личном деле, как общение с природой. Правда, общение это он тоже понимал по-своему: тайга вызывала в нем чувство соперника – сильного, умного, внушающего уважение, но все-таки конкурента за право быть хозяином в этой жизни. Так уж его воспитали.
Постоянное преодоление невесть кем и невесть для чего создаваемых трудностей и в жизни, и в работе, особенно в работе, действительная героика трудовых будней и газетное клише «Человек – царь природы» сколотили в его голове и характере высокий деревянный помост, смахивающий то ли на трибуну, то ли на эшафот, с которого и взирал он без тени сомнения на хлопотную жизнь обитателей таежного края.
Решение убить лося он никак не соотносил с низменными потребностями. Даже слова «убить» в его лексиконе никогда не было: зверя добывают, рыбу берут, грибы и ягоды собирают, и то, что этот процесс как-то связан с лишением жизни, опускалось его сознанием как естественный и малозначимый факт. Другое дело – способ и процесс добычи. Это уже соревнование, спор характеров и интуиции, опыта и упорства, выдержки и труда, ну и, конечно, удачи, охотницкого счастья. Этим всем Толик был не обделен.
Лося он решил взять петлей – так надежнее, да и на первый раз безопаснее. И место для дела выбрал с толком – Красные пески – там, по слухам, крупный бык кормится.
Сборы – привычное дело – не заняли много времени. Мягкий стальной трос, тщательно промытый бензином, прокипяченный в растворе стирального порошка и протертый пучком хвойных иголок, чтобы сбить металлический запах, уложен в полиэтиленовый пакет. Ижовка-вертикалка, уже чищенная после предыдущей охоты, еще раз проверена на мягкость спуска. Патронташ заполнен в основном жаканами, в остальном волчьей картечью – отвлекаться на мелочь Толик не собирался. Большой самодельный нож с наборной из бересты ручкой и правленным на оселке острым, как бритва, лезвием, вложен в деревянный, обтянутый сыромятной кожей чехол и пристегнут к офицерскому поясному ремню. В рюкзаке – каждому свое место – лежали спички, курево, аптечка, запас продуктов на четыре дня, смена теплого белья, обеденный прибор из трех предметов: чашка, кружка, ложка и приличный моток крепкого капронового шнура. Спиртного Толик на промысел не брал никогда. Плотницкие принадлежности и другие атрибуты рыбака-охотника он хранил в носовом «бардачке» «Прогресса» – уемистой и довольно тяжелой лодки, оснащенной тридцатисильным «Вихрем» с редкой для тех мест роскошью: электрическим стартером...
...Серая, вязкая от холода вода мелкими частыми шлепками обстукивала борта лодки, и липкая водяная пыль матировала лобовое стекло, мешая видеть дорогу и заставляя то и дело сбрасывать газ и протирать мокрой тряпкой.
До Красных песков – дальней излучины верхнего Казыма – часа три хорошего хода, но при такой мерзкой погоде «пилить» придется значительно дольше.
Перед Большой петлей у Толика мелькнула мысль: не срезать ли по Чертовой протоке? Мелькнула и сразу пропала – не время для глупостей, можно и не пройти.
Через три часа по левому борту проплыл заход на Сухой Казым –старое русло реки, множеством островов маскирующее основной фарватер Казыма. «Ну, теперь уже рядом», – подумал Толик и прибавил газу: остаток пути до Красных песков река почти не петляла.
Место стоянки было выбрано еще местными аборигенами – хантами. Похожее на бухту большое озеро почти сливалось с рекой, отделенное от нее узенькой полоской песчаной косы. Обставленное вокруг густым кедровником, надежной защитой от ветров, оно служило идеальным местом для разбивки лагеря.
Толик облюбовал ровную, с мелкой травой прибрежную полянку и приткнул лодку к стоявшей у самого обреза воды березе. На полянке чернел след старого кострища, аккуратной стопкой лежали оставленные временными поселенцами палаточные колышки.
Толик палатку не взял – его «Прогресс» оборудован тентом и надувным матрацем, а нейлоновый финский спальный мешок довершал комфортность предстоящего ноч-
лега.
Наскоро перекусив и десять минут полежав на спине с закрытыми глазами, чтобы тело забыло многочасовую качку, Толик расчехлил ружье, скребанул ногтем по латунным донышкам стройного отряда патронов и, поддернув мягкие, подшитые камусом кисы – оленьи сапожки, вошел в лес.
Тайга приняла в себя человека, обдав встречной волной влажного воздуха, насыщенного запахом прелого мшаника и последних грибов. Ее отходящую к зимнему сну душу ничуть не встревожила упругая поступь и твердый, настороженный взгляд глубоких, по-волчьи узко посаженных глаз охотника.
* * *
... Лось настороженно повел ушами и скосил глаз в сторону скрытого густым кустарником озера.
В тихом шорохе вяло скользившего между деревьями ветра ему послышались далекие, но резко-отчетливые звуки: так тенькает ветка, задевая о ствол ружья неосторожного охотника. Лось повернул голову и шумно втянул влажными ноздрями пахучий воздух. Опасных запахов не было. Но притупленная долгим стоянием ярость к стянувшему шею железу вновь судорогой свела затекшие мышцы, и, коротко рявкнув, лось бросил вперед свое более чем полутонное тело в последней попытке оборвать эту тонкую, причиняющую острую боль досаду. От страшного рывка привязанный к тросу обрубок бревна с хрустом выдрал державший его кустарник и, мячиком скакнув по упругому мху, клином вонзился в развилку вздрогнувшего от удара кедра.
Лось еще несколько секунд судорожно рыл задними копытами, затем откинул окровавленную шею назад и пал на колени. Силы окончательно покинули его, голова завалилась на бок, как лопатой вывернув правым рогом большой кусок дерна. Он попробовал разогнуть ослабевшие передние ноги, но боль от порезанного горла снова пригнула к земле, и непослушное тело его безвольно и грузно опрокинулось на мягкий покров густого брусничника.
Тенькающий звук повторился ближе, но дрогнувшее веко зверя даже не смахнуло торопливо спешащего по нему мураша.
Лось покорно ждал своей участи.
* * *
...Прибитый к земле, местами расковыренный мох, взъерошенные небрежной поступью опавшие листья и надломленные, с концов объеденные ветви ясно обозначали круг интересов животного. Тропа шла параллельно границе озера, временами касаясь его берегов в местах водопоя. Свежего помета не было – значит, последние дни лось промышлял где-то на стороне.
Толик аккуратно обследовал место кормежки, стараясь не ступать на тропу, определил основное направление движения лося – след копыт указывал северную сторону,– и прикинул возможные варианты загона. Обстановка складывалась удачно.
Густые заросли в начале тропы скрывали вход в будущую западню, а пологий и длинный редколесный склон, обставленный матерым кедрачем, предоставлял зверю возможность набрать хорошую скорость. В ложбине, в самом конце склона, деревья стояли плотнее, и распялить между ними тросовую удавку не составляло труда.
Хотелось курить.
Больше по привычке, чем с целью, Толик пошарил рукой по накладному карману, одновремено помня, что сигареты оставил в лодке –курить было нельзя – и сделал несколько глубоких вдохов.
Пора строить загон.
* * *
...Чуткие уши лося уже давно собирали информацию о приближающемся охотнике. То, что это именно охотник, к тому же не очень опытный, лось понял еще по первым, едва слышным звукам: осторожный, не слишком твердый шаг, скрип трущихся ремней, касание веток стволом оружия и, наконец, случайно крутнувшейся полоской слабого лесного ветра, принесшей едва уловимый кислый запах ружейного масла.
Охотник приближался к зверю медленно и неуверенно. Лось поднял голову, подтянул под себя ноги, повернулся на живот, напрягся и застыл, готовый дорого продать свою жизнь...
* * *
... Загон – дело нехитрое.
Срубив в отдалении два десятка тонких, высоких сосенок, Толик окромил их и осторожно, в круговую перетаскал к началу склона. Затем привязал шнуром к стволам деревьев горизонтально по обе стороны тропы, – так, чтобы они образовали коридор широкий на входе и постепенно сужающийся к концу. Последние жерди почти смыкались в ложбине, оставляя узкий, двухметровый проход – горловину между двумя крепкими кедрами. Здесь в проходе на высоте полутора метров от земли он распялил тросовую петлю-удавку, подвязав ее края к низко растущим ветвям гнилой, легко рвущейся веревкой. Свободный конец троса Толик перекинул через самую мощную развилку дерева и, размотав еще метров десять-двенадцать, накрепко привязал к заранее приготовленному трехметровому бревну. Отсчитал от бревна двадцать шагов и примотал к стволу высокой сухой сосны латунную трубку сигнальной ракеты – собственное изобретение, соединив длинным шнуром спусковую петлю и конец завязанного на бревне троса. Противник сам известит ракетой о начале военных действий.
К сумеркам западня была готова.
Толик еще раз мысленно проследил предполагаемый путь животного и работой своей остался доволен. Уже на берегу, возле лодки, доедая взятый сухим пайком ужин, он подумал: «Не удавился бы сразу, а то без выстрела какая же это охота? Весь смак пропадет...»
* * *
...Утренний заморозок припаял к берегу тонкую, острую полоску льда, выбелил инеем траву на полянке и разбудил тепло спящего охотника легким похрустыванием ледяной корки на тенте катера. Небо очистилось, но солнечные блики еще только подрезали верхнюю кромку застывшего в оцепенении леса. Было морозно, но сухо.
Толик выпростал свое длинное тело из спальника, поежился, коротко взмахнул несколько раз руками и трусцой обежал полянку. Наскоро плеснув в бороду водой и почистив зубы расщепленной хвойной веточкой, он с удовольствием вспомнил вчерашнюю работу.
«Придет – не придет,» – погадал он на кисточке изжеванной кедровой ветки, отрывая парные иголки и торчком опуская их в воду. Получилось: придет.
Толик довольно хмыкнул и растер озябшее от воды лицо полой грубой суконной штормовки.
Пора завтракать.
Он достал бутерброд – почти целый батон с толстой прослойкой розового, с прожилками шпига, посмотрел и отложил в сторону чеснок – запах, запах, – хрустнул пополам плитку шоколада «Аленка». Из литрового, нержавеющей стали, термоса – хорошая штука – плеснул еще не успевшего остыть крепкого чая и плотно, с аппетитом, умял все до кусочка.
Опять захотелось курить.
«Чем бы пока заняться?» – поломал он голову и взглядом окинул спокойную гладь озера.
Озеро формой походило на толсто выписанную запятую. Ближняя, широкая часть его почти смыкалась с Казымом, дальняя же, сужаясь, загибалась к западу, и оконечность ее терялась где-то за поворотом. «А ведь я там ни разу не был, – подумал Толик. – Посмотреть, что ли?»
Решил идти на гребях – шуметь мотором не стоило, да и спешить, собственно, некуда.
Облегчив лодку на мотор и канистры с бензином – куда они тут денутся, – сбрызнув уключины водой, чтобы не скрипели, он сильными, плавными рывками весел погнал «Прогресс» в дальний, потаенный край озера. Привычка ходить под мотором сильно изменила глазомер, и Толик не раз помянул себя неласковым словом за эту затею, но вертаться с полпути было не в его привычках.
Намозолив за полчаса активной работы задницу и ладони, он подогнал лодку к берегу. Озеро здесь не кончалось. Острый конец запятой втекал в узкий и темный тоннель протоки. Под мотором, на малом газу по ней еще можно было пройти, но на веслах – одна морока. Торчавшие из воды полусгнившие стволы деревьев и кустарник полностью лишали свободы замаха – и еще не известно, что впереди.
От получасовой физзарядки спина немного гудела, и Толик решил промяться пешком вдоль этой, какой-то неуютной, замусоренной протоки.
Пройдя метров триста по высокой и сухой гриве, он уперся в такие глухие и непролазные дебри, что пропало всякое желание идти дальше на поводу своего упрямого любопытства. В этот же бурелом втекала и терялась в нем Глухая протока: название ей Толик придумал, пока шел. «Как-нибудь в другой раз», – отметил он про себя и совсем было повернул назад, но вдруг застыл. Каким-то боковым зрением он увидел, да нет, скорее ощутил в несуразном нагромождении стволов и ветвей некоторый порядок, вроде бы даже систему.
Толик снова обернулся и внимательно, уже со смыслом вгляделся в завал.
«Да не завал это вовсе...»– он продрался сквозь густую поросль краснотала и замер столбиком, как заяц, услышавший звук приближающейся опасности.
«Й-ешкин кот...» – прошипел он одними губами и дважды стукнул указательным пальцем по кончику носа.
В сырой и заросшей балке, похожей скорее на яму, стояла рубленая изба-не изба, а вроде бы сруб колодца, только большой, крытый сверху накатом толстенных бревен. Замшелые бока грубо отесанных стволов по углам зарублены в замок и, похоже, когда-то были перевязаны сыромятными ремнями, иссохшие остатки которых еще торчали в местах прижима. Двери не было. Вместо нее над узкой щелью входа нависал заслон из трех толстенных бревен, подпертый двумя прогнувшимися от времени и нагрузки жердями. Внутри было темно и опасно.
Для такого бывалого охотника, как Толик Захаренко, не составляло труда догадаться: медвежья ловушка. «Пойдешь туда – не знаю куда, найдешь то – черт те что...» – бормотнуло в мозгу.
«Не зря трудил ладони. Не зря, не зря...» – приговаривал Толик, обходя кругом древнее сооружение. «Вот тебе избушка – мишкина ловушка» – опять сунулось в голову. Толик мотнул головой, отгоняя назойливые, не ко времени и глупые рифмы.
«Эх, закурить бы...» – он опять шаркнул ладонью по карману, досадливо махнул рукой и присел на край гнилого поваленного ствола.
Острое желание попасть внутрь избушки включило активную мысль. Решение нашлось простое и надежное: укрепить подпорки.
Толик быстро отыскал два подходящих, еще крепких бревна, подвел их под заслон, заклинил в распор несколькими ударами подвернувшейся под руку суковатой дубины и, – вот ведь гибельное нетерпение, –согнувшись чуть не пополам, вошел в темноту сруба...
...Когда-то давно, лет пятнадцать-двадцать назад, а может больше, в этих краях местные охотники добывали медведя старым, проверенным дедовским способом – на тухлятинку. Рубили крепкую бревенчатую ловушку с настороженной западней – заслоном, помещали туда подпорченную убоинку, а для верности настраивали внутри сруба самострел: гнутую многослойную луку метра три длиной и два вершка шириной, притянутую за концы скрученными звериными жилами. В жильную тетиву вкладывали двухметровое копье – сосновую жердь, обожженную с одного конца на костре. Всю эту нехитрую, но убийственную приспособу настораживали на вход посредством качающейся на круглом чурбашке доски. К той же доске привязывали концы ремней, обмотанных вокруг слегка надрубленных посередине подпорок заслона.
«Гость» за лакомством втискивался в узкий пролаз в стене, наступал на приподнятый край доски – а дальше все ясно – заслон падал, заклинивая вход, а копье доканчивало дело.
Вот в такую ловушку и завлекло Толика Захаренко неуемное любопытство. Да и кто бы удержался, будь на его месте?
Самострел за много лет бездействия потерял задуманную охотниками убойность, но сработал. По их замыслу копье должно пробить зверю грудную клетку, и застряв там, мешать ему применить всю свою ужасную силу, чтобы раскидать бревна наката, а может быть, при удачном стечении обстоятельств, прикончить на месте.
Острое древко копья дернулось навстречу пришельцу и, пробив суконный борт штормовки, впилось в левую сторону груди на два пальца ниже соска – прямо против сердца.
Всхрапнув горлом, Толик всем корпусом стал заваливаться на бок. Резкая боль на несколько секунд отключила сознание, и он в падении обломил острие заждавшейся жертву лесины.
Постепенно шок проходил.
В затуманенном болью мозгу заевшей патефонной пластинкой крутились снова и снова: «На ловца и зверь... на ловца и зверь... на ловца...»
Медленным, осторожным движением Толик зачем-то ощупал ноги – целы; потом скосил глаза к левой стороне груди: из нее торчал обгоревший, сантиметров пятнадцать, обломок деревяшки. Крови, похоже, не было.
Аккуратно, стараясь не усиливать боль, нащупал в боковом кармане скомканный носовой платок.
«Выдернуть-то выдерну, а дальше что?» – тоскливо подумал и резко, пока вгорячах, дернул торчащую занозу.
Ожиданной боли не было, но по груди и животу покатились горячие струйки крови.
Скрипя зубами и давя сознанием сводящую реберные мышцы боль, Толик быстро, насколько смог, привстал на колени, выдернул из кармана платок, скрутил его в жгут и задрав вверх семь одежек, воткнул его в дырку на груди.
Вот тут уж стало по-настоящему больно.
Поскуливая и подвывая, он боком выбрался на свет и, прислонившись спиной к дереву, попробовал подняться на ноги. Удалось.
Постояв несколько минут, чтобы притерпеться к саднящей внутри и снаружи боли, Толик сделал осторожный шаг, оторвавшись от дерева и взглянул в сторону озера.
В прогале между кронами невысоких кедров зажглась красная звезда. Описав по светлому небосклону бледную дымную дугу, она беззвучно сгасла, так и не долетев до кромки дальнего, на том берегу, леса...
* * *
Лось возвращался домой.
То есть, конечно, домом ему была вся тайга, но любимое место кормежки и отдыха располагалось вдоль берега озера: обилие мха, молодого кустарника, брусничные и черничные поляны, а также удобные подходы к водопою делали эти места привлекательными, а редкие посещения человеком еще и безопасными.
Лось неторопливо шел к цели, на ходу обкусывая невысоко висящие ветки и лакомясь попадавшимися на пути ягодами малины, черники и редкой в этих местах, но вкусной и питательной княженики. Нагуляв за лето силушки и подкожного жира, он готов был к лишениям и бескормице долгой северной зимы; потому спокоен и нетороплив его шаг – прогулка по утреннему легкому морозцу доставляла ему только удовольствие.
Взойдя на верх редколесной гривы, лось в задумчиво-сти остановился: с левой стороны, в низинке желтели свежими срубами несколько пеньков, между ними небольшой кучкой свалены сучья и вершинки молодых деревьев. Замерев в нерешительности, он долго стоял, внюхиваясь в воздух и поводя широкими раструбами ушей – окружающее пространство казалось мирным. Переступив ногами, лось тряхнул большой, увенчанной пышными рогами головой и, как бы отгоняя неожиданно возникшие подозрения, сердито фыркнул: «Кто здесь хозяин?»
Широким, уверенным шагом он прошел сквозь плотный кустарник, даже не ощутив его сопротивления, и свернул поперек длинного склона к озеру.
Сердце зверя ухнуло и колотнулось в груди, когда он чуть не налетел грудью на совершенно неуместную здесь преграду. Тонкая жердина перегораживала привычный маршрут и, наверное, неспроста – от нее явственно пахло человеком.
Лось отпрянул, круто повернул и широким, тревожным ходом пересек склон в обратном направлении.
«Лучше уйти...» – опыт прежних, правда, на расстоянии, встреч с человеком подсказывал единственное: «Лучше уйти...» Резко присев задом – сработал вечно бодрствующий инстинкт, лось взрыл передними копытами моховой пласт: под нижней челюстью на уровне груди, чуть не задевая отвислую складку кожи, опять торчала свежеоструганная жердь.
Затаившийся страх неуправляемой волной захватил все могучее существо дикого животного и медленно, но неотвратимо погнал его в западню. Лось крупным скоком метнулся влево и вниз, снова наткнулся на тонкий, но такой непроходимый запрет, попробовал обратно, уже зная, что там тоже не пройти и, вынеся тело по широкой дуге на середину склона, устремился вниз, в балку, в узкий проход между деревьями, к спасительной темени густо поросшего лесом распадка.
Страшный рывок чуть не опрокинул лося на спину, хрустнули шейные позвонки, передние ноги отчаянно со свистом рубанули воздух, и серая мгла беспамятства темным мешком кинулась в раскрытые ужасом желтые глаза зверя.
Над лесом праздничным фейерверком расцвела красная гроздь сигнальной ракеты – стынущий мир принял кровавый знак, но смолчал...
* * *
«...Вот так дураков и ловят...» – стучало в мутных от боли мозгах раненного охотника.
Стараясь ступать мягко, обходя рытвины и пни, Толик на чистом упрямстве добрался до берега озера. Боль уже утихала; беспокоило другое. Рана, закрытая носовым платком, кровоточила вовнутрь, и это было плохо. Нежно переместив длинное тело в лодку, он осторожно выдернул из раны пропитавшийся кровью кляп и осмотрел отверстие. Копье попало между ребер, образовав круглую, с пятак, запачканную по краям сажей дырку. Внутренние органы, похоже, не задеты – и то ладно. Сердце работало исправно, сбиваясь с ритма только в момент болевых спазмов. Внутри, под ребрами жарко припекало: то ли от крови, то ли от страха.
Толик достал из кармана рюкзака пробирку с марганцевокислым калием – он всегда добавлял пару кристалликов в забортную, взятую для приготовления пищи воду, навел в котелке до буро-красного цвета дезраствор и пожмыкал в нем носовой платок. Затем обтер захолонувшую грудь и рану, тщательно отжал кровь за борт и приступил к очень болезненной, но необходимой сейчас операции.
«Как бы сгодился стаканчик спирта, – кривясь от боли, подумал Толик. – Или два: один вовнутрь, другой снаружи, а то и кричать-то сильно нельзя – в груди булькает». Он снова пошарил в рюкзаке, вытащил теплую, с начесом спортивную майку и ножом испластал ее на ленты. Порвал обертку на свежей пачке бинтов, приготовил перевязочный тампон из ваты, откупорил и поставил на лавку флакончик с йодом и нарезал четыре полоски лейкопластыря.
«Ну, кажется, все», – еще раз медленно и глубоко вздохнув, он прикусил зубами мягкий кожаный чехол охотничьего ножа, чтобы от боли не раскрошить зубы, и ввел в отверстие раны длинный скрученный жгут стерильного
бинта.
Острая боль вышибла из глаз слезы, из носа потекло, зубы впились в сыромятную кожу чехла, а внизу живота ходуном заходил желвак стянутых в узел мышц.
Продержав в ране несколько секунд, Толик извлек пропитавшийся кровью жгут, оттер со лба холодный пот и снова повторил операцию. Последний раз бинт вышел наполовину сухим.
Обессилев от боли и напряжения, Толик вяло закончил процедуру. Заклеил нашлепку из бинтов и ваты лейкопластырем, обмотал грудь теплыми маечными полосками, натянул еще одну фланелевую рубашку и до горла застегнул молнию порванной штормовки. Сунул руки в карманы и нащупал пачку сигарет. Желания закурить почему-то не возникало.
В дальнем углу его задерганного постоянной болью сознания острой занозой давно уже пыталась привлечь к себе внимание настырная, неотвязная мыслишка:... ракета ... ракета...
Толик вспомнил красноватый отсверк в левом глазу, когда делал первые шаги от избушки.
– Ракета!
Первая, мгновенная азартная радость тут же угасла, сменившись тяжелым ощущением безысходности и бессмысленности существующего положения.
До лагеря нужно еще добраться.
«Охотник с раной...» – горько пошутил Толик.
Оттолкнувшись веслом от берега, он развернул тяжелую лодку на простор злополучного озера.
Выйдя из-под прикрытия береговых зарослей, выписывая на воде замысловатую траекторию – работать приходилось одной правой рукой на оба весла попеременно, Толик неожиданно обрел союзника. В сторону реки потянул слабый, но все-таки ощутимый ветер.
«Не все так плохо...»– оттаявшим голосом произнес Толик. «Пол-царства за мотор!» – добавил он громко и тут же скривил губу – боль ткнулась крысиной мордочкой в левый сосок. «Ах! ... чтоб тебя...» – он сгорбился, прижав руки к животу, и неподвижностью успокоил на миг забытую рану.
Ветерок медленно, но настойчиво толкал неуправляемое суденышко в сторону лагеря. Для большей парусности Толик поднял тент, отвязал один его край от борта и, подперев веслом, соорудил некое подобие паруса – лодка пошла резвее. Часа через три борт «Прогресса» мягко примял мокнувшую в воде траву лагерной полянки.
Стоя на берегу, привалившись спиной к березе, – сидеть было больнее, – Толик мысленно оценивал и просчитывал ситуацию: «Лось в ловушке, сам он ранен. Сам он ранен, но и лось в ловушке!» С сомнением посмотрел на ружье: «Нет, выстрелить он не сможет, отдача наверняка отключит сознание. А если лось сорвется?..» – дальше думать не хотелось.
«Но и лося в ловушке оставлять нельзя, – в раздражении думал Толик
– Что я, зверь что ли?.. Или добить или выпустить...»
Так и не найдя правильного решения, он проверил еще раз ружье – стволы были заряжены, глотнул из термоса остатки чая и посмотрел на небо. До сумерков оставалось не более двух часов. От лагеря до загона около двух километров – минут сорок убористым шагом.
Толик шел медленно, ступал мягко и потому, что зверь близко, и потому, что рану начало подергивать. Несмотря на холод, он сильно потел, грудь временами обливало жаром, а ноги становились вялыми и сильно мерзли. Ружье болталось на правом плече стволами вниз, задевая торчащие ветви и тыкаясь в подколенную впадину. Чувство опасности притупилось постоянным ожиданием всплеска боли; в голове какая-то каша из бессвязно толкущихся обрывков мыслей.
Время и пройденный путь сложились у Толика в череду провалов и ясности сознания.
К загону он вышел неожиданно, в затмении сделав большой крюк вокруг ложбинки и, вернувшись распадком, нос к носу столкнулся с застывшим, как изваяние, лосем.
Едва ли три шага нейтрального пространства разделяли эти два вконец измученных существа. Они молча стояли друг против друга, и только хриплое дыхание одного и глубокий, перехваченный сап другого выдавали степень их напряжения и готовности к бою. Их гулко стучащие сердца бились почти в унисон. Они страстно желали драки.
Кровь мощными толчками накачивала мышцы, и мозг зорко отслеживал движения встречного взгляда, готовый мгновенно выдать команду – фас!
Время остановилось.
Нет, оно остановилось лишь на мгновение, но этого мига вполне хватило, чтобы выжать из тела остатки сил – краткий всплеск адреналина доконал истощенные предыдущей борьбой и потерей крови организмы, и рвущий мышцы агрессор с шумным паровозным выдохом покинул территорию возможного поединка.
Внутренним чутьем соперники поняли – войны не будет, они только что спалили последний резерв.
... Легкая тень предвечернего часа мирно скользнула под кроны старых кедров и темными клубками закатилась в мелкие и глубокие впадины балки. Оттаявшая за день трава вновь покрылась морозной белью, и только яркими красными брызгами светилась густая россыпь переспевшей брусники.
Лось отступил назад, ослабив натяжение троса, опустил голову к земле, ловя нижней губой льдистую поверхность опавших листьев. Широким, теплым языком он слизнул кровь с левого копыта и тоскливый, нутряной звук прошел через его истерзанное горло, метнувшись эхом в стволах деревьев, и умер где-то вдали на широкой равнине озера.
Уходящая в ночь и в зиму тайга не ответила. Она была сумрачна и пустынна. Пустынна и сумрачна на много верст вокруг...
* * *
Дерево грело спину, или просто казалось, что грело. Толик сидел, привалившись к шершавому стволу кедра, и горячечный бред медленно заполнял ячейки серого вещества воспаленного мозга. Наружного холода Толик не ощущал – в середине груди жарко пылал костер, дожигая остатки надежды на благополучный исход этого так хорошо начатого дела. Двигаться совершенно не хотелось, тягостное ощущение покоя и предстоящего долгого сна плотной и вязкой пеленой прикутало тело, а мертвая тишина окружающего мира логично довершала заключительный акт таежной драмы...
Торчащие из-за правого плеча ледяные стволы ружья верхними срезами больно давили на ушную раковину, словно пытаясь оторвать ее от головы ,и Толику пришлось отклониться влево. Это краткое движение внесло диссонанс в ладную картину смертного часа. Толик снова выпрямил голову – стволы опять больно уперлись в ухо.
«А ведь так и помереть недолго...» – мелькнула в голове первая трезвая мысль.
Толик попробовал шевельнуться – тело не слушалось.
«Умрешь ведь, ешкин кот!» – уже более конкретно подумал он и вроде бы даже испугался.
Застывшие конечности никак не реагировали на мысленные призывы к движению, от сильного умственного напряжения лоб покрылся испариной.
«Ни черта не получается! Прямо паралич какой-то...» – досада сменилась яростной злобой на непослушный организм.
«Ну, я тебе!..» – Толик резко мотнул головой, метя ухом в острый срез ружейных стволов.
Боль искряным звоном стрельнула в глаза, взбудоражила заснувшие клетки, резвыми токами скатилась по нервам к недвижным ногам и конвульсивно свела в кулаки затекшие пальцы рук.
Мыча и кусая нижнюю губу, Толик оторвал спину от дерева, уперся в землю и встал на колени. Подождал, пока прекратится кружение, подтянул к себе ружье и перехватываясь, медленно выпрямился.
Лось неподвижно лежал совсем рядом.
«Готов, что ли?» – Толик чуть наклонился и всмотрелся в зверя.
Слабое дыхание обтаяло траву вокруг ноздрей животного, задние ноги, словно во сне, слегка подергивались – лось тихо лежал в забытьи, а может, действительно спал, желая спокойно принять свой конец, не чувствуя боли.
«Вот и поохотились,» – тихо произнес Толик, почему-то во множественном числе, и глянул в сторону озера, в сторону дальнего берега, в сторону присланного из далеких лет привета.
Он вытащил из чехла тяжелый, в матовой мороси нож, шагнул к дереву и, несмотря на боль, резко и сильно рубанул лезвием по туго натянутому тросу...
Продолжение http://www.stihi.ru/2011/12/21/9292