В тот первый день, день ноября
(Я скромно верю этой дате),
Был зимний день календаря,
Приведший, как всегда, к утрате.
Грущу я, как скупой купец,
Что светлый день стал вдруг короче,
Что осени пришел конец,
И снег пошел – всё как нарочно.
Оставив призраки надежд,
Отдаться свежей воле вьюги?
Ее творительный падеж
Твердит так твердо – все вы слуги.
Не захотел я стать рабом,
И спрятался в своей берлоге,
И пренебрег крыльцом, двором,
Короче, существом природы.
И что оставил я себе –
Лишь край стола и свет от лампы.
Их не отсудишь на суде,
И не наложишь нагло лапу.
И весь мой мир – бумаги клок,
Конечно же, еще чернила,
Добавлю также потолок,
Где греза крылышки чинила.
Как трудно быть наедине,
Еще труднее вдвоем с бумагой –
Не верь ее ты седине –
Ведет себя она так нагло.
То искривит дугой строку,
То вкусную проглотит букву,
Затупит меткость, остроту
То ли нарочно, то ль с испугу.
Бороться с ней – с самим собой,
Тот бой, известно, не из равных,
Слова выдергивать скобой
Сквозь окровавленные раны.
Отдать ей всё, отдать себя
И самому, как есть истаять
Так, чтоб на стуле ни следа…
Лишь вьюга опус мой листает.