Гости. Давид Мчедлури
«Дружба Народов» 2006, №12
СЛЕДЫ МЫСЛЕЙ И СЛОВ...
Перевод с грузинского Валерия Липневича
Мчедлури Давид Зурабович родился в 1947 г. в г. Рустави. Поэт и критик, автор
восьми поэтических книг — “Пирмзити” (1975), “Прощание с родным домом” (1980),
“Сновидение” (1982), “Снежный праздник” (1984), “Сны по наследству” (1986) и
др. — и сборника критических статей “Оглядим наши дали” (1987). Живет в
Тбилиси.
ТУМАН БЕЗВРЕМЕНЬЯ
Дожди ночные — тяжкие дожди.
Лишают сна, бросают нас в тревогу.
И дождь ночной, как тучу ты тащи
и разливай над миром понемногу.
Когда уснешь, опять приснится дождь,
сплошной стеной поднявшийся над миром.
Ты все молчишь, все думаешь, все ждешь
и потихонечку прощаешься с кумиром.
Сегодня друга легче от врага
нам отличить. Сегодня лучше слышно,
кто там стучит в грядущего врата
и кто и чем нам жарко в спину дышит.
Ночные думы и ночные сны,
дожди ночные и ночные слезы.
Земля, мы терпим жизнь, чтобы не смыл
тебя безвременья туман белесый.
НА РОДИНЕ
Покрылись снегом горы, крыши,
дороги, пастбища, печали.
Мой старый дом стоит, как нищий.
Никто нас с ним не замечает.
Кто нам подаст тепла и смеха,
надежды, радости, тревоги?
Скалой он кажется под снегом,
а я как столб среди дороги.
Мой дом тебя еще припомнит,
и разглядит, и прослезится.
Захлопает дверями комнат
и запустенья устыдится.
Глаза твои — какого цвета?
Уже не помню, дорогая.
Пришло забвенье или это
жизнь начинается другая?
В ней старый дом, в ней ты не молод,
и все в ней было, что случится.
В ней одиночество и холод,
тоска в ней воет, как волчица.
ОДИН НА ВЕТРУ
Светится башни далекой окно
горькой порой листопада.
Значит, тебе еще много дано,
поторопиться бы надо.
Бросится в ноги сухая листва,
глухо завоют собаки.
Только надежда еще не мертва,
свет зажигает во мраке.
Все, что случилось с тобою давно,
может еще пригодиться.
Светится башни далекой окно.
Ночь пролетает, как птица.
Молча стоишь ты один на ветру,
думаешь тяжкую думу.
Мальчик беспечный на шумном пиру
стал вдруг седым и угрюмым.
НАСТОЯЩИЕ СТИХИ
Настоящие стихи
еще не исчезли с лица земли,
как динозавры иль мамонты.
Встречи с ними случаются.
Хотя и реже, чем прежде.
Как офлаженные волки,
они залегают в дебрях
подсознания.
Если хватает мужества
тащить их к белому свету бумаги,
вгрызаются молча
прямо в сердце.
ТУННЕЛЬ
Просыпается поздно
день, что заполночь лег.
Бродит ветер морозный
по снежку без дорог.
Все тебя позабыли,
все в заботах, делах.
Твой вагон отцепили,
жизнь, как поезд ушла.
Страсти птичьих базаров
не царапают слух.
Стала истина старой,
к ее прелестям глух.
Краски яркие смыли.
Все довольны собой.
Твою кровь замутили,
а была — голубой.
Ночи яркие звезды
пали искрами в снег.
Слышу времени грозный,
саркастический смех.
Что ни день, то экзамен
все трудней и трудней.
Поезд жизни вползает
в бесконечный туннель.
ВОСПОМИНАНИЯ О СЧАСТЬЕ
Я не забыл еще, как на прокосе
лежал, раскинув руки, и спиной
блаженную прохладу ощущая,
цедил сквозь веки
солнца красный мед,
и плыл легко меж небом и землей
на крыльях не подрезанных мечты.
Под прелым снегом тех воспоминаний
ржавеет моя верная коса.
И ящерки, уже не опасаясь,
снуют туда-сюда, считая, вероятно,
что им одним навек принадлежит
мое крестьянское наследство родовое.
О счастье ящерки, доверчиво застывшей
с моей ладонью рядом!
О мое,
такое чистое,
растаявшее счастье!
Тем сеном я бы выкормил стада.
И был бы я с косою на плече
спокойным повелителем миров,
которые, крутясь как жернова,
несли бы людям радость и довольство.
Теперь я, как убийца, осторожно
во сне крадусь на место преступленья,
чтоб знать отныне, где убил мечту,
надежду прадеда и деда упованье.
Здесь каждый может пальцем указать:
— Смотрите! Вот он! Вот он!
Вы только гляньте, как он виновато
глаза отводит, голову стараясь
втянуть в пиджак, как в панцирь черепаха.
Смотрите, дети! Он убил мечту,
надежду прадеда и деда упованье!
ОСТРОВКИ СЛОВ
Как газета,
оставленная на солнце,
пожелтело твое лицо.
Следы мыслей и чувств
потихоньку заносит песком.
Выгорела типографская краска,
что казалась
незыблемо вечной.
Ничего не понять —
ни деликатно набранного петитом,
ни претенциозных заголовков,
ни грозных призывов.
Бумага стала как жесть
и позвякивает на ветру.
Впрочем,
еще выстояли под солнцем
какие-то островки слов:
поэзия…
любовь…
снег…
трава…
Как газета,
оставленная на солнце.
РУХНУВШИЕ ОПОРЫ
— Кто ты? Откуда ты пришел?
Ответом скорым мне не подсластить
всю горечь неизбывную вопроса.
Вопрос — как корень, что змеится вглубь,
как молния, что пламенно ветвится,
как взгляд взыскующий иль как вода весной,
с которой нам уже не сговориться.
И наши жизни — бусинки
на нитку
вопроса этого нанизаны, как встарь.
И рядом с галькою речною — изумруд,
с дешевым пустячком — бесценный дар.
Ведь все равны — равно небезопасны
под этим небом серым и бесстрастным.
А все, чем озабочены на свете —
и этот дом, и в этом доме дети,
и бог простой и дьявол, что непрост —
лишь для того, чтоб подсветить вопрос.
Но час бывает, когда бог и черт
затеют иногда переучет,
собою увлекутся не на шутку.
И нам тогда тоскливо, неуютно
лицом к лицу с язвительным потомством,
что инструментом вечного вопроса
жестоко нам царапает сердца.
Времен тяжелых тяжкие рассветы.
Хотя, скажи, чего же ждать ты мог,
коль вместе с чертом нас покинул бог?
Свободы лезвие, блестящее в руках,
которые не знают, что им делать с нею,
рождает ужас. И клубится страх,
и небеса опасно пламенеют.
Столбов опорных — дьявола и бога —
лишились сферы жизни. И теперь
вопрос их гибели — лишь времени вопрос.
Но как мне выбраться из будущих обломков,
чтоб в глубине галактики иной
на маленькой планете голубой
найти ответ на горький свой вопрос?
— Кто ты? Откуда ты пришел?
«Дружба Народов» 2001, №2
ПОЛЕВАЯ ТРАВА - МОЯ ПЕСНЯ...
С грузинского.
Перевод Валерия Липневича
Мчедлури Давид Зурабович родился в 1947 г. в г. Рустави. Поэт и критик, автор
восьми поэтических книг — “Пирмзити” (1975), “Прощание с родным домом” (1980),
“Сновидение” (1982), “Снежный праздник” (1984), “Сны по наследству” (1986) и
др. — и сборника критических статей “Оглядим наши дали” (1987). Живет в
Тбилиси.
ПЕЧАЛЬ ПО ПОВОДУ ИСКУССТВЕННЫХ КУВШИНОК
Привет, пьянчужки! Я ваш брат пропавший.
Я рос себе чистюлей лягушонком,
старательно зубрившим этикет
достойной жизни в том пруду, в котором
всеобщее спокойствие царит.
Лишь ласковым и нежным ветеркам
разрешено -
светился весь от счастья мой учитель -
белые покачивать кувшинки
из пенопласта, у гранитных берегов.
Привет, пьянчужки! Я ваш брат пропавший.
От всех болезней, что случаются от жизни,
я получил прививки в раннем детстве,
но об одной, наверное, забыли.
И вот тоскую вслаcть - так неприлично! -
по вашему спасительному братству.
Мне хочется судачить с вами,
нехитрыми делиться новостями,
ваш гогот слушать, как орган небесный,
и наслаждаться руганью священной,
и гневом проходящего тупицы
с невинностью ребенка развлекаться.
Привет, пьянчужки! Я ваш брат спасенный.
Я выбрался, глядите, наконец,
из этой тины правил и приличий.
Пусть ряскою достоинств непонятных
вас не смущает мокрый мой костюм -
он скоро высохнет, и я уже не буду
казаться вам далеким и чужим.
Доверие ведь сразу не приходит.
Всю жизнь мы с вами все-таки старались
так искренно, так честно разминуться.
Да, я учил уроки на "отлично",
примерным поведеньем выделялся,
но часто думал только лишь о вас, -
когда кувшинками из пенопласта
положенную заводь украшал,
когда, как в нерабочий день на службу,
я к девушке, любимой вроде, шел.
Привет, пьянчужки! Я ваш брат, нашелся.
От вас вдали в благочестивом рабстве
всю жизнь свою примерную провел.
В пруду стоячем послушаньем и смиреньем
я кой-чего, наверное, достиг.
…Но как-то вечером,
нагая, как купальщица,
луна возникла в бездне над прудом.
Привет, пьянчужки!
* * *
Все временем пропитано, как богом.
Он, как туман, в который мы вошли.
Одежды мокрые и скользкие дела.
Слова как слякоть.
Но если мы ему не безразличны,
найдет, наверно, время и для нас.
И все вернет без тени осужденья,
ведь это все - в тумане, да, -
но все-таки мы сами потеряли:
любовь,
добро
и будущее наше.
* * *
Талант любви - он ниже всех талантов.
Иль глубже всех - в ущелье он, на дне.
Завален он, как камнями родник.
Борений глыбы, горестей песок,
озноб судьбы и страсти мрак
в смертельной глубине.
МОЯ ПЕСНЯ
Как солома бесцветная и безвкусная,
полевая трава - моя песня,
но внесенная в атлас лекарственных трав.
Кто же скосит тебя, кто взлохматит граблями,
сложит в копны, и сметает в стога,
и оставит наедине со снегом и звездами?
Может, от этого и набирает она
свою целебную силу.
Пойдут на нее с севера холодные ветры,
занесет ее снегом, придавит льдом,
замочит ручьями.
На исходе зимы,
когда кончается душистое сено,
кто-то хлопнет себя по лбу
и, прихватив веревку,
выйдет в белое поле,
свяжет хорошую вязанку
и протащит волоком по деревне
тебя, полевая трава, моя песня.
В ДОРОГЕ
Я жил здесь с незапамятных времен.
И до сих пор я детства скорлупу
здесь нахожу повсюду:
в саду, у родника под кручей,
на гальке у реки и на обрыве,
где каждый день я солнце провожал.
Я жил здесь с незапамятных времен.
Держась за ветер крепкою рукой,
по камням реку я перебегал
и на пруды спускался, словно птица.
Здесь, торопясь, я детства скорлупу
разбил и разбросал повсюду.
Нашел сегодня я последнюю скорлупку
перед впаденьем в гулкую дорогу
моей тропинки - в самом устье.
Здесь кончилась вода в кувшине детства.
И сохнут губы с той поры далекой.
Вот пастбище. Как бурка родовая,
укрыло плечи старого холма.
Здесь пас я скот. И это ремесло
душа моя до смерти не забудет.
Я жил здесь с незапамятных времен.
Туман в ущелье густ, как молоко.
И ждешь, как в детстве, или волчью стаю,
или всегда ворчащего медведя.
Гляжу сегодня - лес как лес
и листья просто листья.
И где та дымка, давнее волненье
и ожиданье радости слепой?
В кувшине детства кончилась вода.
И сохнут губы с той поры далекой.