Москва, двадцатый век, двадцатый год,
И солнца нет, и дождь идет
Пустая улица, брусчатка,
И мокнет на руке перчатка.
Цилиндры черные блестят,
Штиблеты модные скрипят.
Бредут два черных человека:
Один - поэт, другой калека.
Поэт - с сиреневой душою,
Калека - с тростью костяною,
Поэт с тоскою в синь - глазах,
Второй - циничный вертопрах.
Из кабака бредут в кабак.
Там пьянь, бардак и кавардак,
Живой там нету ни души,
На дне стаканов их ищи.
На стул, за стол, в стакан вино
Поэта подтолкнул легко
И, заговорщески мигнув,
Стакан поэту протянул.
И завертелась свистопляска,
Уж сорвана с калеки маска,
Пустых глазниц мерцает свет,
В них видит смерть свою поэт.
Ах, пропади весь белый свет!
Налей еще, пусть пьет поэт,
Пусть разгуляется душа,
Пока не вся на дно ушла.
И вот уже слышна повсюду
Словесная златая груда,
И в каждой строчке без конца
Есть удаль забияки - сорванца.
А черный друг сидит напротив,
Поэт рвет душу - он не против,
Он скалит зубы и кивает,
Он лучше всех все понимает.
Сценарий знает наперед:
Сейчас поэта драка ждет,
Потом милиция нагрянет
И в тигулевку заберет.
А утром тяжкое похмелье,
В глазах вина, а там за дверью
В цилиндре Черный человек
Поэта ждет открыть секрет.
Секрет заведомо простой
Душа на дне бутылки бьется,
Ты поскорей ее открой,
И из нее душа польется.
Опять толчок, поближе к краю,
И рать бутылок на краю,
Поэт готов, уже он робкий,
Он молча собирает пробки.
Но душу ими не заткнуть
Друг черный подготовил путь.
Путь этот светит ниоткуда,
Путь этот светит в никуда.
Ну вот и финиш в Англетере.
Кто Вас любил - для них потеря.
Убийство ль было? Или всех
Провел тот Черный человек?
Плечом подталкивал к веревке,
Рукою дружески обняв,
А, может, дверь открыл убийцам,
Участие в убийстве сам приняв?