Зажжённые вчера и на ночь глядя
Сгорели свечи. С топорцом в руке
Заходит Тот в диковинном наряде,
Добытом где-то очень вдалеке.
В хвое неведомой его седые пряди,
Царапины на матовых щеках...
Швырнул на стол измятые тетради,
Где каждый лист чужбиною пропах,
И осторожно прислонил топорик
С орнаментом на топорище длинном.
А за окном в спокойствии былинном
Ночь заметает снегом тихий дворик.
Вздохнул и грузно сел за стол дубовый,
Роняя голову на преданность локтя.
Прикрыл глаза и взор его суровый
Взыскал покоя, сна и забытья.
«Iванку мiй!» - Тот голову поднял,
Повёл глазами по стене к порогу,
Затем на угол взгляд его упал.
Где теплилась его лампадка богу...
«Ты ошибаешься, я вовсе не Иван» –
Не оборачиваясь, тихо, осторожно
Тот произносит, а меж тем туман
Возник в углах, хоть это невозможно,
Но начал растворять углы и стены
Клубиться выше и ползти к нему.
У Тота стыло отозвались вены
На холод, неподвластный никому.
«Iванку, любий, ся не признаєш?
Я стiльки рокiв на тебе чекала,
Таж не було. Стомилася без меж,
А потiм, йой! Вжеж довго як шукала!»
Тот обернулся тяжело, угрюмо,
Не ожидая доброго от встречи;
И, кажется, уже совсем не думал
Под тяжестью, свалившейся на плечи.
Но к удивлению способность исчерпалась,
А потому на юную гуцулку,
Что выжидающе и робко улыбалась,
Лишь только сердце отозвалось гулко.
«Марiчка??!»
- «Леле! Свiте мiй! Признав!
Он ти який без мене - геть змарнiлий!
Бо хто б тебе, Iванку, так кохав,
Коли не я? Тому i посивiлий...»
И обвила, припала. Сквозь кептарь
Нет, не тепло струилось, жуткий холод!
Как будто бы в крещение январь
С ним обнимался, но тогда был молод
И так горяч неукротимый Тот,
Что мог расплавить зимние сугробы.
Но этот холод до костей берёт -
Неотразимый, вечный холод гроба.
«Да, это мавка... Радуйся гостям!" -
Взорвало голову и, сотрясая члены,
Гремело по суставам и костям
В узлы связуя встреченные вены
До нежити, до дрожи. Те колени,
Что от натуги прежде не тряслись
Теперь же подгибались. Чьи-то тени
В тумане заклубились, понеслись
И с ними Тот в заснеженные горы
В чащобы недоступные попал...
И пред Черемошем ревущим очень скоро
Растерзанно-расхристанный предстал.
«Iванку мiй!» - манила и звала
Над пропастью прекрасная Маричка.
У Тота кровь густела, как смола,
Накатывалась, будто электричка,
Неотвратимость и гнала на край
Обледенения. Клубящаяся прорва
В лицо дышала и звала: «Давай,
Давай же Тот, ваш мир уже разорван!"...
И Тот шагнул... Очнулся. Под щекой
Книжонка старая (почти-что однолетки).
«Михайло Коцюбинський»... Боже мой,
Забылся Тот в «Тенях забытых предков».