Анастасия Шпунтова
В А Р Е Н Ь К А
Из воспоминаний
Варенька
1. Сельские школьницы
2. Косим травы, или Немного лирики
3. Наши «университеты»
4. Учёба в институте и любовь
5. Замужество
6. Хочу говорить о печали
Здравствуй, родное село
В лугах
За тридевять земель – спасая мужа
Пожар в деревне
Дома и стены помогают
Не исчезай, моя деревня
ВАРЕНЬКА
1. Сельские школьницы
Каждому человеку Господь Бог даёт крупицу земного счастья: одному – привлекательную внешность, другому – мудрую голову, третьему – щедрое любящее сердце. Моя незабвенная Варенька, подруга всей моей жизни, была наделена всеми этими качествами. Да и как ей, моей Душеньке, быть другой? Ведь она выросла в многодетной крестьянской семье. Её родители, скромные и работящие люди, воспитывали всех своих шестерых детей в самых лучших русских патриархальных традициях: в любви к труду, земле, людям и Богу, учили жить по совести, дарить ближним тепло своего сердца.
Отец Вареньки был не только трудолюбивым земледельцем, но ещё слыл в округе и в родной деревне Яньково неплохим портным. Он шил пиджаки, шубы, брюки, детские пальто и другие вещи для крестьянской жизни. Часто бывая в их доме, я всегда видела его за швейной машинкой и с иголкой в руке.
Мать Вари была очень красивой женщиной: тонкие черты лица, ясные синие большие глаза, прекрасные волосы, лёгкая бесшумная походка – ей бы другую жизнь, и она бы могла соперничать со светскими красавицами.
Я никогда не слышала в их семье брани. Дети росли в их семье послушными, трудолюбивыми, вежливыми, они хорошо учились в школе и в меру своих сил и способностей получили образование и профессии.
...Учёба моего поколения была прервана войной. Варя до войны окончила 6 классов, я – 5, но после освобождения нашего села от немцев в 1943 году мы пошли учиться в один класс, в 7-й.
Какое это было жуткое время! Не было учебников, тетрадей, чернил, карандашей, ручек, даже мела. Писали свекольным соком, который зимой в пузырьках замерзал, так как школа почти не отапливалась, мы сидели в классе в верхней одежде, да и какой была эта одежда! Юбка из домотканой мешковины, выкрашенная в отваре дубовой коры, несуразные бурки с бахилами, склеенными из автомобильных камер, фуфайка или какой-то тулупчик на плечах... А ведь нам было по 15-17 лет, мы были юными, красивыми, и нам очень хотелось быть похожими на городских девочек!
В нашем 7-м классе Пятовской школы учились тоже красивые мальчики. Это Жёлудь Игорь, Женя Цыбульский, Володя Трусев, Алексей Лякун и другие. А девчонки? Таня Бурко из Осколкова с ликом Святой на иконе; красавица Валя Носовец из Днепровки, кудрявая, голубоглазая; хохотунья Наталья Стецкая и скромница Варенька Смольская, тихая, застенчивая, с прямым носом и белозубой улыбкой на смуглом лице. Господи, как молоды мы были и потому счастливы, несмотря на безысходную бедность! Мы были оптимистичны, жили надеждами на счастливое будущее и, конечно, влюблялись.
Окончив 7 классов, мы с Варей отнесли документы в среднюю школу имени Калинина в г. Стародубе. Но, как говорят, пока суд да право, пока начнутся занятия, мы с Варенькой трудимся на лугах.
2. Косим травы,
или Немного лирики
Мы косим травы! Я и Варя. Мы любим эту работу за свежесть и чистоту утра, гомон просыпающихся птиц, шорохи трав, холодные брызги рос.
Луг ещё совсем серебряный от тумана. Тёмные приподнявшиеся над лугом кусты дышат чем-то удивительно тонким и родным. Мы косим травы... мы идём навстречу рассвету. Варенька – впереди, я, чуть приотстав, – позади. Радость!
Встаёт солнце, и мы, ликуя, идём к нему, прокладывая широкие дороги-покосы. Идём шаг за шагом, след в след. Коси, коса, пока роса!
Наши руки тяжелеют от усталости. Травы, и в них ромашки и колокольчики, вскинув головки над нашими косами, печально оседают наземь.
Но мы опять идём и идём вперёд, радуясь солнцу и лету!
3. Наши «университеты»
8 и 9-й классы мы с Варей закончили в Стародубской средней школе им. Калинина. Учились мы хорошо. Варе легко давались предметы математического цикла, мне – гуманитарного. Жили вместе на частной квартире, питались из одного горшка, делились последним куском хлеба.
Вспоминается... Идём мы с Варей к поезду по скользкой дороге через Днепровскую рощу с сумками на плечах... а что там в сумках? Бутылка молока, полбуханки хлеба, кусочек «здора» – внутреннего жёлтого жира для заправки супа, и это на всю неделю! Но ноша тяжела, ведь там ещё сумочка картошки, килограмм перловки домашнего производства... Ноги в бахилах разъезжаются в разные стороны, того и гляди, грохнешься затылком о лёд, и эти горки, и эта длиннющая дорога!
«Шагай скорее, – торопит меня Варя, – опоздаем к поезду».
Варенька была крупнее и сильнее меня, да и постарше на пару лет. А я уже выдохлась, не идут ноги – вот и всё!
«Ну, что ты там? Не можешь влезть на горку? Подожди, я подниму твою сумку!» – ласково говорит моя Душечка, моя спасительница Варенька и обнимает меня, утешая и вытирая мои слёзы.
Да... всё это было... такая уж моя подруга! Чуткая. Добрая. С нежной душой.
Тогда, в 1944–45-х годах, ещё шла война. Голодные, холодные годы! Варин отец сшил нам тулупчики, покрытые грубым, тяжёлым шинельным сукном. Мы и носили их. Деревенские девочки. В бахилах... Вот она, наша молодость!..
После окончания 9-го класса наши «университеты» продолжались. Мы решили поступить в торгово-кооперативный техникум в Новозыбкове. Нужна профессия. Нужно было зарабатывать на кусок хлеба.
Мы сдали вступительные экзамены, но Варя по конкурсу не прошла: 7 человек на место! С этой справкой (оценками) её взяли в Клинцовский текстильный техникум, и я осталась одна-одинёшенька изучать премудрости торговой бухгалтерии. Тоска! Разве я смогу жить без моей Вареньки? К великому удивлению директора техникума, я забираю документы и лечу к Варе в Клинцы, упрашиваю уже другого директора взять меня в текстильный, и вот мы с Варварой «ходим парой», слушаем технологию ткацкого производства, но... какие там станки, какая пряжа... не лежит ко всему этому душа...
«Варя, уедем отсюда! Зачем нам профессия ткачихи? Пойдём в 10-й класс, а потом будет видно», – уговариваю я Вареньку, и она соглашается со мной. Осудив наше легкомыслие, директор техникума возвращает нам документы. Но мы, поразмыслив, решили ещё раз попытаться поступить в техникум. Кокинский сельскохозяйственный не понравился совсем, и мы решили поехать в Брянский железнодорожный. Об этом стоит рассказать подробнее.
Как доехать до Брянска? Денег на дорогу нет. Единственный способ добраться – залезть на крышу вагона. Тут уговорила меня Варя: бояться не надо, все хлопцы ездят на крышах да ещё и бегают по ним!
В Унече мы благополучно взобрались на вагон и доползли до трубы. Поезд тронулся. Задрожала крыша, ритмично по рельсам заколотили колёса, и вагон так качнуло, что крышу стало бросать из стороны в сторону, и мне показалось, что мы сейчас упадём с вагона под откос. Мы ухватились за трубу и не отпускали её до самого Почепа.
А в Почепе и того хуже. Откуда-то взялся милиционер и, угрожая нам, заставил нас покинуть наш «спасительный якорь». Мы в отчаянии. Что делать? Спрятались за вагоном. Милиционер ушёл. Когда поезд вздрогнул, мы снова вскарабкались на крышу. Мы ползём к трубе, а вагон трясётся, качается... Варя доползла до трубы, а я, скованная страхом, лежу и плачу... Варенька протягивает мне руку и уговаривает меня:
– Настюха, не бойся, смотри, как бегают хлопцы по крышам да ещё и прыгают с одного вагона на другой. Я подтяну тебя к трубе...
Я обнимаю трубу... О, военная юность! Вряд ли поймёт нас современное счастливое поколение, а я закрою глаза – и скачут кадр за кадром горькие мгновения нашей молодости, и скатится на щеку слеза...
В Брянском железнодорожном техникуме наши документы не взяли. С нами беседовал директор: «Девочки, вы такие юные, красивые! Не ваша эта работа – строить вагоны в грязном цеху или стучать по их колёсам. Заканчивайте 10-й класс, и перед вами откроется выбор любой профессии».
Добрая душа! Спасибо ему! Счастливые, мы вернулись домой.
...10-й класс мы с Варей закончили в Унече. Жили у моей тётки, за квартиру не платили, но выполняли по дому все работы: мыли, белили, носили воду, пилили и кололи дрова. Тётка болела, и нам приходилось делать всё за неё. А питание известно какое: горшок картофельного супа да кусок хлеба со стаканом молока или чаю. И только перед праздником, когда мы делали генеральную уборку, тётка кормила нас вкусным обедом. Но это было так редко!
Варенька тётке моей очень нравилась за трудолюбие и кроткий нрав. Она не прочь бы была женить своего старшего сына на ней, но такого не случилось. Шура ещё не вернулся из армии, а мы, сдав по весне экзамены за 10-й класс, получили аттестаты и вернулись домой.
И тут...
4. Учёба в институте и любовь
И тут наши дороги разошлись... Я, восемнадцатилетняя, вышла замуж за учителя немецкого языка Пятовской школы Шпунтова Василия Васильевича, а Варя поступила на заочное отделение Новозыбковского пединститута на естественно-географический факультет. Она получила назначение в Лыщицкую школу учителем биологии. Я же не хотела отставать от моей подруги. Я экстерном сдала экзамены за педучилище в Сураже и, получив диплом с отличием учителя начальных классов, приступила к работе в Пятовской школе.
Однако мой муж был назначен в Новое село директором школы, у нас подрастал первенец, и наша жизнь затянулась в Новом на целые 25 лет.
Как я переживала разлуку с Варенькой! Мы не могли жить друг без друга. Варя часто приезжала к нам на велосипеде в выходной день или на школьных каникулах – и это был праздник! Мы застольничали, пели, дурачились и не могли расстаться без слёз.
В эти годы я тоже поступила на заочное отделение пединститута, на литфак, и теперь, приезжая на сессию, я Варю видела часто. Секретов у нас не было. Я знала о её жизни всё... и о её любви тоже.
Я видела, как моя Варенька расцвела, как часто она улыбалась и как смеялись её серые глаза. Она сшила себе крепдешиновое зелёное в красный цветочек платьице, сделала завивку, купила новые туфли и... и вот она, нарядная, одухотворённая, идёт на свидание в парк. К ней пришла первая чистая, целомудренная любовь!
Он был симпатичным парнем: среднего роста, спортивного телосложения, сероглазый, с русыми прямыми волосами. Всегда в вычищенной обуви, отглаженной рубашке и наведёнными стрелками на брюках, он производил очень хорошее впечатление на всех, с кем он общался. Звали его Славой. Помню, он рассказывал о школе, где работали его родители, где-то недалеко от Брянска. В общем, Вячеслав был влюблён в Варю и красиво за ней ухаживал. Учились они на одном курсе и были неразлучны: вместе в саду готовились к экзаменам, вместе шли, взявшись за руки, в институт, строили планы на будущее...
Но как непредсказуема наша жизнь! Одна оплошность Славика – и всё рухнуло... А было вот что.
Сдавая экзамены, Слава не пропустил её, как они договаривались, впереди себя, а вошёл в аудиторию первым сам, оставив Варю в коридоре одну, за дверью. Варенька не могла простить ему такого предательства, и началось к нему охлаждение её души. Были ещё встречи, страстные письма к ней, просьбы извинить его, но Варя отвечала на них одним словом: «Нет. Всё кончено».
Боюсь судить, права ли была Варя, но случилось то, что случилось.
5. Замужество
Варенька закончила институт и стала дипломированным учителем-биологом. Ей пришлось сменить несколько школ, прежде чем устроиться на работу в Пятовской школе по месту жительства.
Сначала, по моему настоянию, Василий Васильевич взял на работу Варвару Павловну в свою школу учителем биологии и географии. Ему долго пришлось упрашивать зав. районо Реву М. Т., чтобы добиться этого.
К тому времени Варенька была замужем, её дом и семья находились в Пятовске, а работа – в Новом, в 8-9 километрах от дома. Сколько же надо было иметь сил, чтобы каждый день дважды преодолевать это расстояние! В тёплое время выручал велосипед, а зимой? В дождь и мороз? Иногда она оставалась ночевать у нас, но, как правило, даст уроки и летит скорее домой, там хозяйство, там дети... Варя была идеальной матерью и женой.
Не могу не сказать и о Павле Алексеевиче Цыбульском – муже Вари. Она стала с ним встречаться, ещё работая в Лыщичах. Павел был самым видным женихом в округе. В школе его знали как отличника, в селе – авторитетом. Не пил. Не курил. Не матерился. Никому не нагрубил. Никого не предал. Да ещё и специалист! Он работал в Унече в системе железнодорожного транспорта. И вот теперь я думаю: что значит молодость! Не одну сотню километров оттопали башмаки Павла, когда он, вставая ежедневно в 5 часов утра и преодолевая путь до остановки поезда около пяти километров, в пургу и слякоть, с фонарём в руках, шёл и шёл по роще, чтобы успеть, не опоздать и к 7 часам стоять у станка, а вечером вернуться домой теми же тропами и той же рощей. И это не год и не два, а боюсь ошибиться, всех 25!
Вот поэтому не только работа в школе, но полностью семья, хозяйство, огород лежали на Вариных рученьках, как это тяжело!
И всё-таки счастливая моя подруга! У неё подрастали чудные мальчики Саша и Володя, такие разные, но одинаково любимые родителями – Павлом и Варей. Они прекрасно учились, закончили вузы и осели в Питере, обзавелись семьями, детьми, а теперь уже и внуками... Добрые. Сердечные. Верующие. Успешные по службе. Как же ими гордилась Варенька! Она называла их только «мои сыночки».
Когда я приезжала к ней, она подробно рассказывала об их успехах, показывала привезённые ими подарки и приговаривала: «Смотри... платье, юбка, костюм... всё везут и везут, а куда мне всё это носить... вот возьми эту шерстяную косынку, будешь завязывать ею уши...» – говорила и говорила она, и я не смогла устоять перед напором её эмоций, взяла и вот до сих пор завязываю этой косынкой свою голову.
Варенька была очень гостеприимной и доброжелательной: не выпустит из дома, не угостив тебя домашней снедью, да ещё, как ни отнекивайся, даст с собой то десяток яиц, то кусок творога... такая она, золотой души Человек!
Варвара Павловна работала в школе до выхода на пенсию. Авторитет её в Пятовске был высок и непререкаем и среди коллег, и среди односельчан.
Помню, я приехала в Пятовск, дома её не оказалось, и я пошла в школу. Варя работала с ученицами на пришкольном участке. Как она уважительно разговаривала с ними – мягко, с улыбкой, любовью! Дети угощали её орехами и конфетами, и никакого напряжения, крика, всё по-домашнему. Друг. Наставник. Просто хороший Человек. Вот такой была моя верная подруга на всю жизнь – моя родная незабвенная Варенька!
6. Хочу говорить о печали
Мы часто говорили с Варенькой о скоротечности человеческой жизни... что ниточка, связывающая наши жизни, может в любой момент оборваться... годы... болезни... куда от них денешься...
И этот горький момент настиг и унёс мою дорогую Вареньку.
2006 год. Июнь. Жара несносная. Ранним утром я еду в Пятовск. Варя, как всегда, встречает меня радостно. Она показывает свой огород, я хвалю её за образцовый порядок.
«Вот неделю работала не разгибаясь, не могу по-другому, характер такой, выращивать – это моя профессия, что тут поделаешь, такая жарища – деваться некуда, еле закончила работу...» – рассказывает Варенька о своих «огородних» делах.
Накрыла на стол, посидели, поговорили обо всём, она рассказала мне сельские новости, о своих сыночках, я – о предстоящем ремонте дома, время пролетело быстро, она провожает меня к автобусу. Варя живая, весёлая, ничто не предвещает беды.
Через 5 дней навалилось страшное горе: не стало моей Вареньки. Ушла навсегда, как праведница, легко и быстро. Господи! Ну, зачем ты так безвременно погасил её свечу?! Родная моя, прости меня, в чём была и не была я пред тобою виновата. К моим страданиям по мужу и родным прибавилась нескончаемая печаль по тебе.
Твоё золотое сердце сострадало одиноким и больным, покинутым и забытым, родное село было проникнуто твоей судьбой, ты оставила о себе долгую и добрую память.
У поэта Острового есть скорбные стихи:
Мама... поднимись! У сыночков твоих сползли одеяла...
...но я знаю: ты уже никогда не придёшь...
Варенька! Душечка моя! Пусть будет пухом тебе земля родная!
Вечная Память! Вечная Память! Прощай!
ЗДРАВСТВУЙ, РОДНОЕ СЕЛО
Я еду в родное село. Смотрю в окно автобуса и радуюсь, предвкушая долгожданную встречу с дорогой моему сердцу землёй.
Раннее утро. Село только что проснулось. Я иду по знакомым улицам и переулкам, чтобы взглянуть на родные места, где прошла моя юность.
Вот в этом переулке жила семья Морозовых. Иду медленно, боясь взглянуть на их опустевший дом. Как же жестоко распорядилась с этой семьёй судьба! Перед самой войной от туберкулёза умерли одна за другой три дочери, на фронте погибли оба сына, с горя умерла невестка, оставив троих детей, не вынес страшных потрясений и хозяин дома, умнейший человек, участковый ветеринар, он покончил с собой. Горе соседей уже тогда осело в душе моей...
Иду в наш переулок. Он стал шире, дома перестроены, везде заборчики, палисадники...
А вот и Улиты Лосицкой хата. Рано осталась она вдовой с тремя детьми, немало хватила горя. Мудрая, добрая женщина! Это она научила меня косить, жать, складывать снопы в копны...
Рядом родительская усадьба... как раз на спуске к лугу... здесь в наскоро построенном при немцах домике жил наш отец, кузнец от Бога, великий авторитет на всю округу. Здесь выросли мои братья, здесь прошла моя юность... Но на месте нашего дома теперь стоит уже новый, добротный, я не решилась в него зайти и познакомиться с его хозяевами.
Спускаюсь к лугу и пытаюсь найти дорожку, что вела к кринице, речке и мостику через неё в Яньково. Но ни дорожки, ни мостика, ни речки, ни луга не вижу. Только непроходимый кустарник и высокие травы. Припав губами к мягкому листу камыша, я почувствовала, как выкатилась слеза из моих глаз и слилась с холодной каплей росы...
Волнение охватило всю меня. Родина! Где твои вычищенные косами и стадами просторы лугов? Передо мной плотной стеной стоит дикий кустарник, весь бугор им зарос, и как мне пройти в Яньково?
Всматриваюсь и вижу едва заметную тропинку. Я шагнула в заросли. Поднималось солнце, его лучи буравили тьму. Боясь потерять след, переступая через ветки, кое-как взобралась я на высокий бугор, на этом возвышении располагается деревня.
Утопая в садах, на меня смотрели три домика. Мне захотелось узнать, кто в них живёт. Подойдя к первому их них, я услышала звонкий, весёлый лай собачонки, на который вышел хозяин дома – солидный мужчина, хорошо одетый, с моложавым, приятным лицом.
«Я, кажется, Вас знаю... Вы Олег Матвеевич? Мой папа часто рассказывал о Вас, я не ошиблась?» – робко спросила я, узнавая в нём того красивого юношу с благородными чертами лица, который учился в нашей сельской школе.
«Да и я Вас узнал, как Вы похожи на Петровича, одно лицо! Ну, заходите, заходите, расскажите, какими судьбами в наших краях?» – заулыбался Олег Матвеевич, узнав о моих романтических намерениях прогуляться по дорожкам, «где проходили милые ножки»...
Олег угостил меня круто заваренным чаем, и мы заговорили о послевоенной деревне с её горластыми петухами, стадами коров, табунами лошадей, отарами овец, гармошками по вечерам и пением девчат в разных концах деревни. Воспоминания настроили моего собеседника на лирический лад, и он запел красивым мягким тенором «Когда я на почте служил ямщиком»... Он пел широко, раздольно, красиво, а на словах: «Под снегом-то, братцы, лежала она, закрылися карие очи» – голос стал задумчивым и тихим, зато «Налейте, налейте бокал мне вина» прозвучало отчаянно и надрывно. Песня нас взволновала обоих, видимо, вспомнил Олег Матвеевич свою нелёгкую судьбу и... чуть призадумался. Поговорили о детях, здоровье, хозяйских делах, и я стала прощаться, поблагодарив хозяина за гостеприимство, не только с ним, но с собачонкой Дунькой и тремя рыжими кошками.
Теперь я иду по асфальтированной дороге по селу. Да, поредела деревня Яньково, поубавилось домов, но не умерла: где-то гремит музыка, слышны детские голоса...
Я подхожу к домику моей подруги Вареньки. В нём уже никто не живёт, и боль охватывает мою душу... Подходя к плотине, я встречаю Зинаиду Васильевну Пасынок. Мы рады этой встрече. Она мне поведала сельские новости, рассказала о своей нелёгкой судьбе. Судьбы, судьбы... В молодые годы Зинаида Васильевна потеряла мужа, а потом и взрослого сына. Но она не сломалась, а поднимала внуков, детей сына, и малолетнюю дочь. Не зачерствело её сердце в горе и трудностях, она осталась чутким и отзывчивым человеком, готовым помочь любому и лекарствами, и умным советом. Спасибо Богу, что он посылает людям таких праведников, как Зинаида Васильевна...
А вот и озеро. В зеркальной его глади лежит чистое июньское небо и верхушки деревьев. Выросший лес подступил к самому берегу, закрыв все колхозные постройки. И опять брошенные, забитые избы-сироты, бесхозные, жалкие...
Но моё село борется за выживание как может: работает школа, медпункт, почта, сберкасса, три магазина, ходит до Стародуба автобус, в домах природный газ, вода. Остались добрые привычки: со мной здороваются незнакомые люди, рассказывают о себе. Какой-то незнакомец поведал свою судьбу: подростком уехал из села на север, там работал до пенсии, а теперь вот вернулся на родину и хочет купить здесь домик над речкой, подальше от людской суеты.
Да, зов Родины силён и всевластен. Человек счастлив до тех пор, пока он ощущает потребность общения с ней.
Я не прощаюсь с селом. Я знаю, я ещё не один раз вернусь сюда.
В ЛУГАХ
Ясное июньское утро. Мы идём в луга ворошить и складывать сено в копны. Эта работа в радость. Чистая, весёлая, лёгкая. И нас 14 – взрослых и подростков. Все мы одеты в свежие отутюженные одежонки, умыты, причёсаны, в руках грабли и узелки с едой. Мы переворачиваем скошенную траву на другой бочок, и волглые ряды жарятся под палящим солнцем.
Работаем дружно, с шутками и прибаутками, вдыхаем ароматы сенного луга, любуемся безоблачным небом, слушаем разноголосицу птиц... хорошо! Сделали работу – и бежим к прибрежным кустам речушки, расстилаем охапки душистого сена, устраиваемся на нём и развязываем наши узелки. Вот она, скатерть-самобранка! Хлеб, сало, зелёный лук, бутылки с молоком! Пируем!
И вдруг кто-то, вздохнув, тихонько запел:
В саду ягода-малина
Под закрытием росла...
Свет-княгиня молодая
С князем в тереме жила...
Все 14 подхватывают песню слаженно, красиво. Она вскипает, ширится, растёт, украшенная тёплым, мягким подголоском Кати, взлетевшим и властвующим над хором. Плывёт песня над речкой, скошенным лугом и дальше рассказывает:
А у князя был слугою
Ванька – ключник молодой,
Ванька-ключник, злой разлучник,
Разлучил князя с женой...
Нарастает смутная, ещё не осознанная тревога:
Про то знала ночка тёмна
Да пухова перина...
Князь дознался, догадался,
Посадил Ваньку в тюрьму.
Жалобно, обречённо затосковала мелодия:
Скуй, кузнец, мне цепь стальную,
Какую я тебе скажу,
Жену неверную младую
К кровати цепью прикую...
И Дуняша, опережая других, заканчивает песню в раздумье, тихо, задушевно:
В саду ягода-малина
Под закрытием росла...
Песня печально и медленно гаснет. Я вижу слезу на лице нашей старшей – Татьяны. В селе говорили, что её когда-то выдали замуж за косого богатого старика, который безумно ревновал жену и, напившись, нещадно её избивал.
Песня затихла, полдень окончился, сено готово. Пора за дело! Теперь мы складываем сухое сено в копны, и к концу дня луг красуется рядами красивых, приглаженных копён. Работа была в радость! Она всегда для крестьянок праздник. Много солнца, запахи скошенных трав и песни, льющиеся из сердца...
Шумно, весело возвращаемся домой. Теперь уже – с частушкой.
А Семёновна – баба русская,
Сама толстая, юбка узкая.
И летит «Семёновна» по цепочке:
А Семёновна сидит на лесенке,
Делать нечего, поёт песенки...
Сколько мы их спели, этих забавных частушек, над милыми моему сердцу лугами и полями, в роще и на Гришевке под переборы гармониста!
Так с песней и пришли в родное село. Сгустились сумерки, пастух гнал стадо коров, всех нас ждала работа дома, но не в лугах.
ЗА ТРИДЕВЯТЬ ЗЕМЕЛЬ – ВО СПАСЕНИЕ МУЖА
Один из фашистских концлагерей находился в городе Рославле на Смоленщине, от нашей местности в трёх сотнях километров. Здесь в 1941-42 году немцы окружили колючей проволокой пустырь, с часовыми на вышках, загнали сюда десятки или даже сотни тысяч пленных красноармейцев, обрекли их умирать с голоду. В войну люди жили слухами. В Пятовске рассказали, будто видели там Василя Змитрочихина и что по ходатайству оккупационных властей кого-то из пленных отпускали, если за ним приезжали родители или жена.
Евдокия, узнав такую новость о муже, не раздумывая, заручившись документами волости, запрягла лошадь и отправилась в Рославль. Ей не было и тридцати лет, и она была очень хороша собой.
Измеряла она дальний путь не один день, с раннего утра до позднего вечера.
«Господи, помоги мне спасти моего любимого мужа, помоги»... – не переставая молилась Евдокия, погоняя лошадь. А назавтра пошёл дождь, будто небо провалилось, лил и лил, не переставая, где уж тут сесть на телегу, лошадка еле плелась, измученная непогодой и дальней дорогой. Но Евдокию окрыляла надежда. Медленно, но почти не останавливаясь, она с лошадёнкой двигалась вперёд по лужам и грязи. На ночь просилась в деревнях обогреться и передохнуть, иногда пряталась в стогах и копнах, кормила и поила лошадь, а наутро опять пускалась в путь...
Когда небо очистилось от туч и распогодилось, на душе Евдокии стало полегче, да и лошадка бежала проворнее, только вот от дум никуда не денешься...
Вспомнила Евдокия, как в 18 лет вышла замуж за Василя, как судачили соседи о ней, что такой красавицы в округе нет, да и жених под стать ей...
В самом деле, хороша была Дуняша! Высокая, стройная, с роскошной тёмной косой до пояса, чёрными блестящими глазами, смугло-розовощёкая, с красивой улыбкой и ямочками на щеках. Она покорила всё село. Одевалась она всегда аккуратно, со вкусом: на любую работу она шла в тапочках, связанных ею, и белоснежном платочке на тяжёлом узле волос.
Любили Евдокию в нашем селе за её добрый характер и трудолюбие. А уж Василь и души в ней не чаял. В любви родились сын и дочь, в их семье жила и свекровь, которая любила сноху и помогала ей растить детей...
...С каждым километром в сердце Евдокии нарастали тревога и радость одновременно. Состоится ли встреча с любимым? Удастся ли ей забрать его? Да и жив ли он, дождётся ли он её?
...Вот и Рославль... город занят немцами, с большим трудом добралась она до окраины города, где за колючей проволокой ждали своей смерти тысячи людей...
...И вот удар в самое сердце. Опоздала!.. Василь уже умер... Стояла Евдокия окаменевшая у немецкого концлагеря, зашаталась земля под её ногами...
Не помнит, как добиралась домой. Чернее ночи она перешагнула свой порог и свалилась в горячке. Добрая свекровь выходила любимую невестку. Надо было жить и растить детей.
Евдокия Герасимовна не покладая рук работала в колхозе на разных работах и жила с тяжёлой болью в сердце по своей несостоявшейся судьбе.
Она крестила моих братьев. Как-то в одной их встреч она рассказала мне о своей поездке в войну в Рославль, чтобы спасти своего любимого от смерти, да вот не успела.
«Знаете, я до сих пор вижу его во сне, не могу забыть, хотя прошло сорок лет с того времени... Такой весёлый, красивый, молодой и желанный...» – говорила она с застывшей в глазах печалью. Она по-прежнему была очаровательна...
ПОЖАР В ДЕРЕВНЕ
Меня разбудили звуки набата. В окно врывалось яркое зарево. «Горим!» – промелькнуло у меня в голове.
«Васенька! Проснись, горим!» – закричала я, вскочив с постели. Мой муж, скатившись с кровати и натягивая на ходу трико, выбежал на улицу.
В трёхстах метрах от нашего дома полыхала изба над речкой. Схватив ведро и лопату, Василий Васильевич в тапочках и исподней сорочке помчался тушить пожар. Я – за ним, прихватив его куртку.
И там я вижу жуткое зрелище. Яркий столб огня, разбрасывая снопы искр на столпившихся людей, гудит и рвётся в тёмное осеннее небо. Меня захлёстывают крики обезумевшей толпы, плач детей, громкие команды мужиков. Сторож на колхозном дворе продолжает бить в подвешенную рельсу, и на тревожный набат люди бегут с вёдрами, вилами, крюками, бегут в отчаянии, в испуге – на пожар! У соседей заревели коровы, закудахтали куры, загоготали гуси.
Всё пришло в тревогу и смятение. А огненный Молох в бесовском танце рвётся ввысь, выбрасывает злые языки огня в стороны, пытаясь затянуть в свою прожорливую воронку как можно больше жертв. Треск, грохот, скрежет, шум – это рухнула кровля горящей избы. Пламя гудит, рвётся, бушует, стремясь перекинуться на соседние дома.
И тут толпа, опомнившись, выстраивается в две цепочки до самой речки. Вёдра, заполненные водой, скачут и скачут из рук в руки, и последний в этой живой цепи швыряет воду в самое чрево разбушевавшегося огня, на стены надворных построек, и рядом стоящих домов. Кто-то приводит в чувства упавшую в обморок женщину, но ветер усиливается, мужики крюками растаскивают горящие брёвна, а вёдра всё бегут и бегут по живой цепочке, вода шипит на обугленных брёвнах. Люди работают геройски, без устали, взрослые и подростки, сельчане и гости-горожане. А рыдающая старуха вынесла икону Богородицы и стала просить заступничества от пожара и лихих бед.
И что же? Ветер потихоньку стал стихать, а вместе с ним и огонь. Пожарная машина приехала из Стародуба уже тогда, когда огонь был укрощён. Изба догорала, но спасены были дети, скот, надворные постройки и в целом деревня.
Измученные и пережившие потрясение люди стали расходиться по домам. Я набрасываю на посеревшие от пепла плечи моего мужа куртку, и мы медленно плетёмся домой. И только теперь мы обнаруживаем раны и кровоподтёки на его руках и ногах, подгоревшие волосы на голове и бровях... Уснуть мы уже не могли.
Назавтра вся деревня собирала деньги и вещи для погорельцев. Так повелось на Руси: всегда подавали «на погорелое» несчастным пострадавшим.
Через год наши погорельцы жили в новой избе. Её им построил колхоз.
ДОМА И СТЕНЫ ЛЕЧАТ
Анну приковало к постели. Инсульт. Результат удавнившейся гипертонии, следствие прожитой тяжёлой жизни.
С малолетства Анна работала изо дня в день за «палочки-трудодни» в колхозе, а что за них платили? 200 г зерна, 500 г картошки... Какая это жизнь! Да и дом в одни руки: муж погиб на фронте, она одна растила дочь Надежду. Красавица! Идёт по улице – так весь народ любуется ею. Судьба подарила Надежде достойного мужа: не пьёт, не курит, в доме совет да любовь.
...Дочь, как всегда, идя на работу, заскочила к матери, но, открыв дверь, обомлела: мать лежала на полу и тихо стонала. Бросилась Надежда за фельдшером, вызвали «скорую», отвезли в районную больницу... Более месяца пролежала Анна в неврологическом отделении, но парализованная сторона тела не восстанавливалась. Правда, если её посадят, посидит, спустив ноги с кровати, но встать на них не могла – уколы помогали что-то мало. Когда Анну выписали из больницы, дочь и зять решили взять её к себе.
...Ехали медленно, так как осенняя дорога была разбитой, в колдобинах и лужах. Дом молодых стоял на другом конце села от дома Анны. Кровать для неё поставили у окна, так что Анна могла видеть всё, происходящее на улице.
Поначалу Анна тосковала, ела без желания, лекарства – под напором дочери, она не верила в своё выздоровление и не радовалась жизни, хотя понимала трогательную заботу о ней дочери и зятя.
Так прошла долгая, томительная зима. Болезнь не отступала...
Наступил март. Теперь Анна смотрела в окно на потеплевшее солнце, на тающий ржавый снег, на журчащие ручейки и набухающие почки сирени за её окошком.
Затосковала Анна пуще прежнего. Там, в её домике, гробовая тишина, засохли в горшках её любимые цветочки, в давно остывшей трубе гуляет ветер... Она чувствовала, что её домик ждёт её и цветения весны, и тревога за дом в её душе разгоралась, а за окном пели горластые петухи, цвинькали синички, весна несла торжество жизни. И Анна стала просить отвезти её домой, умоляла побелить потолок и поклеить весёленькими обоями её горницу.
Дочь страдала, противилась, глядя на беспомощную мать, но Анна была непреклонна, и молодые занялись обустройством избы: побелили, оклеили, повесили в тон обоям занавески на окнах, а комнату разделили ситцевой шторой в цветочек на две половины.
Подъезжая к дому, Анна ещё издали увидела весёлую возню скворцов в скворечнике. Засуетились! Встреча с родным углом захлестнула сердце радостью, душа её поднялась, на глазах заблестели слёзы.
...Теперь лежала она, вдыхая весну с нарождающимися запахами трав, слушая голоса знакомых детишек, высыпавших на улицу. Ветви деревьев зазеленели, зацвела черёмуха, просясь в букет на столе, и родной домик Анны ожил, заиграл залитыми солнцем окнами, засветился,
Анне уже не хотелось умирать.
Налетела весёлая весенняя очистительная гроза. Дождевая завеса обрушилась на землю. Грохотал и бухал гром, плясала над домом молния, капли стучали по крыше и ломились в окно. А Анна радовалась, почувствовав в себе прилив сил, будто весенняя гроза вливала в её тело новую жизнь. По её рукам и ногам вдруг разлилось долгожданное тепло, оно наполнило её щёки, пальцы на неподвижной руке, потекло по икрам ног... Анна боялась пошевелиться, чтоб не спугнуть блаженную надежду на выздоровление, и только под утро уснула крепким здоровым сном.
Чуть рассвело, а Надежда уже тут как тут. Открыла дом и онемела: мать, держась за стены, шла по комнате и широко улыбалась.
«Стены родные помогли, Наденька, дома и стены лечат», – всё повторяла и повторяла Анна, а дочь стояла и не могла сдвинуться с места. Слёзы радости текли по её щекам...
НЕ ИСЧЕЗАЙ, МОЯ ДЕРЕВНЯ!
Вспоминаю...
В селе Пятовске до укрупнения колхозов было их два – «Свободный труд» за речкой Орель в сторону Стародуба и «Карла Маркса» в центре села. В «Свободном труде» жили такие же пятовцы, но их почему-то прозвали киргизами.
Помню тёплый летний вечер. Из-за речки медленно плывёт тихая тоскливая песня. Это поют «киргизки» на смешанном украинского и русского, хорошо поют, слаженно.
Посею гурочки близко над водою,
Сама буду поливати дрибною слезою.
Растите, гурочки, в четыре рядочки,
Не бачила я милого четыре годочки...
Льётся песня по нашим улицам, бередит души, наводит грусть. Наши девушки слушают киргизок молча, как вдруг Пашка Белякова весело говорит:
– Девки, давайте развеселим киргизок, а то они там сейчас заплачут.
И она густым альтом запевает шуточную задорную песню:
Меня мати спородила,
Два города наделила...
Гуляю я, эх, гуляю я!
Два города наделила,
Одна дыня уродила,
Гуляю я...
Повезла я продавати,
Но не знаю, что сказати,
Гуляю я...
Без тени сожаления хор продолжает рассказывать:
Пока люди цену склали,
А цыгане дыню вкрали,
Гуляю я...
Весело, бесшабашно несётся песня:
Пока пела да плясала,
А дитяти с печи впало.
Гуляю я...
Пока тесто замесила,
Свинья двери прокусила...
Гуляю я...
А песня мчится дальше без намёка на хвастовство:
В огороде тьвятки вьются,
А за меня хлопцы бьются!
Гуляю я...
Наконец, разочарованно и откровенно девушка сообщает:
Не бейтеся, нима за что,
Хоть красива, да лядаща,
Гуляю я...
Летит песня в «Свободный труд», бьётся о стайку тополей, поднявшихся на пригорке, и ликующим эхом возвращается в колхоз Карла Маркса...
Теперь деревня не та. Больно мне смотреть на вымирающее село. Молодые люди разбежались по городам, старики умирают, хаты забиты, усадьбы заросли бурьяном и кустарником, на полях подрастает лесок.
Ждёт землица хлеборобов, хозяев полей и лугов, а пока лишь запустенье, безлюдье и тишина... тишина. Грустно сердцу, больно...
Моя Россия! Где твои золотые хлеба и голубое марево льнов? Где табуны пасущихся на лугах лошадей? Где заливающиеся гармони и задорные частушки пляшущих девчат?
Дом, в котором рождён я, не дом,
дом пошёл – не вернётся! – на слом.
Это я возвращусь и кружу,
прах возьму и в стакан положу.
Помещу хоть щепоть трухи
из венцовых колец и стрехи.
И втолкну в себя горьким глотком... –
написал однажды мой брат Александр, побывав на земле, где когда-то стоял наш дом.
...Я иду по селу к своей милой и родной Вареньке. У неё сегодня праздник – приехали сыновья. Из родительского дома доносится песня. Поют... Они поют... Они поют о том, что волнует их души, без чего они не могут жить:
Домик окнами в сад,
Где ждала меня мама,
Где качала мою по ночам колыбель,
Домик окнами в сад заметает упрямо
Золотой листопад, голубая метель.
Поют все четверо: Павел Алексеевич, Саша и Володя, Варенька. Лирично, вполголоса. Варенька всегда вела альтовую вторую партию, точно попадая в терцию, хотя этому её никто не учил. Я вхожу в дом и, не прерывая чудесного пения, присоединяю к их голосам свой. Песня несётся из раскрытого окна на луг и пригорки, она обволакивает сердце моё волнением:
Всё под снос – дом и сад, и любовь, и печали,
И калитка в саду...
Я очень люблю деревню за её необозримые просторы, за ширь полей и лугов, за душевную красоту сельского люда, за их меткий и образный язык. Люблю и верю в возрождение нашей деревни и сельской жизни.
Не исчезай, моя деревня!