мой телефон превращается в обычный будильник, когда на нем заканчиваются деньги, и ты не звонишь мне неделями, а соседка во сне бредит на чем-то среднем между хинди и суахили
такое безнадежье и безденежье, что даже не на что помянуть надежду. Она была у меня невеждой, хоть и аристократкой, пила редко, но зато отчаянно, обожала сладкое, спать и больших мужчин, хмурилась часто, прям как моя соседка, болтающая по ночам (тоже Надежда, что примечательно)
утро. щурюсь, на ощупь ищу очки. на счету моего будильника – минус тридцать, столько же за окном, столько же и внутри, в принципе, в замороженном сердце Снегурочки, отныне и присно напоминающем холодильник
если бы она могла только, она бы выжгла имя «Лель» жидким азотом со своей изнеженной кожи, как позорную бородавку, и ей уже поздно даже плести удавку, поскольку постольку все сделает сам апрель. и сядут корабли на мель где-то между Москвой и Владивостоком
я называю свой телефон будильником, когда ты не звонишь неделями, когда кажется, что меня победили все эти дни надоедливые (точно мухи), когда не хватает духа понять, что время не делим мы на «с» и «без», что слова – они тоже имеют вес, и сорт. отсыпь же мне грамм пятьсот и не забудь разбудить в апреле