Обжигаясь
Обжигаясь речи кипятком,
зарифмованным на остановке,
ищет выход человек-с-ларьком,
продающий разные дешёвки.
И вокруг ещё хотят сбежать
фонари, деревья, груды снега,
пустыри, дома в три этажа -
всё на грани скорого побега.
Как вскипает мигом молоко,
как метель внезапно окружает,
так и явь - кончается легко.
И накал никто не понижает.
Защебечет птичка между слов,
постучится в окна звон трамвая
и найдётся рифма на "любовь" -
справедливая, но долговая.
Проездом
Пока утро гуляет в степи
и машины не сняты с цепи
полнолуния, город чужой -
светофор с улетевшей душой,
лишь гостиница освещена.
"Заходите, у нас тишина".
Путешественник платит.
- Куда?
Его номер: диван, ерунда
в телевизоре, ветер меж рам
деревянных, с обзором на храм.
Продуваемость, крест и звезда
из далёких времён навсегда.
Упадёшь, задыхаясь от снов.
Будешь спать беспокоен и нов
в плотном свитере, в страстной стране,
с куполами в дырявом окне.
Пока стонет сосед за стеной
от продажной любви неземной.
Ящер и бабочка
Зверь, то ли звероящер,
(внешне - вполне человек)
думает о предстоящем,
смотрит в экран на снег.
В комнате с высью, тишью,
водочкой, точкой ком,
он пробует четверостишия
острым кровавым клыком.
Ровно стучат три сердца,
жёлтый янтарь в зрачках...
Бабочка в мониторе
пляшет на каблучках
и издаёт тонко-звонко
рифмы про пустоту.
Зверь говорит: «Подонки,
я полюбил не ту».
Зверь надевает перчатки
и покидает дом,
крикнув в тоске: «Ребятки,
истинно - раз живём».
И едет он, скажем, в офис
на Краснопресненский вал,
и выпивает кофе
с тем, кто к нему попал.
Скор пас
В проездном документе моём
всё изложено - поезд, на нём
три часа. Говоря речью касс
получается: «скор» этот «пас»,
(орфография, смех ли, тоска -
несущественны проводникам).
Интересно наличие цифр
в Гуляй-поле где истинный шифр
шорох трав, свист ветров и кнута,
эхо дальнее тра-та-та-та,
волны щебета, кости врагов,
перезвон местечковых богов.
Краток текст: поезд здесь и сейчас,
точен для отправления час,
всё указано - место, цена,
класс и то, что страховка должна
быть получена, (кем-то… вдовой)
если случай, кирдык, страховой.
Ну а мне важней травы всегда…
Над полями волной провода.
Жизнь прекрасна на ж/д стезе.
Мы гудим, отражаясь в грозе.
Пластик стен с номерами и ритм
подходящий. И солнце горит.
Про луну
Когда вьюга апреля влетает цветами в окно,
молодая дорога ложится на чёрное дно.
Там, со дна, в небе родины видно луну...
И поэтому мне хорошо, я теперь не усну.
"Где апрель?" - ты мне скажешь: "На улице лёд.
Убивают случайных людей! Дело шьёт
прокурор невиновному! Где чудеса?
Для волков она светит на все небеса!"
Нет, моё отражение, разницы нет.
Талым, страстным апрелем наполненный свет
удивительно лёгок и мягок, дорога юна.
Только так и бывает сквозь небо со дна.
Драмкружок
Потому что в любые дела
политический нож крепко вбит,
запевают экраны "ла-ла",
иногда сообщают: убит.
Проживать, наживать, умереть -
на примерах чужих можно жить.
Чтобы песенку именно петь,
не стонать - нужно дыры зашить.
В животе ветерок, в голове.
Решето, решето, решето.
Хорошо быть сатрапом в Москве,
даже в Лондоне как то не то…
Мрачный лирег и власть, между тем,
создают небольшой драмкружок:
небольшое количество тем,
все кровавые – вот и стешок.
Холодец дорог
Вокруг плывут бульварные огни,
трамвай грохочет, огибая угол.
Ползут проспекты, связанные в дни.
Сквозь нас летят послания на googol -
сквозь холодец дорог, слезу дождя...
Надутая пустотами газета
в руках шуршит кроссвордами. Вождя
ругают старики упорно - нету
возможностей молчать. Дождя итоги:
мечтательность, размытые пути,
Божественная Даль вокруг - дороги
во все концы. Кроссворды ли, вожди...
Счастливец в рай, а нечестивец в аццком
аду страдает, выгорая вновь.
Мне повезло, ведь мы с тобой в Рыбацком...
Нет, мы в Гурзуфе. И у нас любовь.
Я здесь и я не здесь. Я жив не только
как пассажир. Я – вне, совсем другой.
Вор улыбается щербатый: вот их сколько,
потенциальных жертв. Но вор, немой,
вдруг, сам тоскует прижимаясь к тётке...
Водитель нажимает что-то там
и замедляется. Вот в этот миг короткий
дверь открывается. А дальше - каждый сам.
На майках
Бунтующие люди запивают канапе
портвейном и решительно смеются.
На майках: Кришна, Че Гевара и т п.
Всё стильно - амуниция и блюдца.
Ты призрачно спокойна, как холодное пятно
на древнем подоконнике, ты рядом…
Давай с тобой поговорим пока темно,
пока мы здесь, пока нас снегопадом
заносит под далёкие шумы
из ярких комнат, выжженных в пространстве.
Ты скажешь мне: "Так это были мы?"
Что ж мне сказать ещё о постоянстве?
Рождественское
Посыпан лёд, скрипит песок. Пустыня города сверкает.
Гуляет город, отмечает, как видит сон.
Звезда над шпилем, над трубой, великолепно мощной вспышкой -
здесь ты да я, да мы с тобой, нас даже слишком.
За той звездой, среди витрин идёт отряд и стылый ветер
скрипит, и лает магазин, и фары светят.
И кто-то верует из нас, а кто-то искренне не верит...
И в освещённой церкви джаз качает двери.
Одноклассники
А это жизнь рисует слизью, кровью
твою судьбу, мой однокашник:
работа в органах,
небритое лицо, тяжёлый мир.
Оксанка с Людкой спились говорят, ушли... Так рано...
Пархом сидел за наркоту и дальше - неизвестно.
С Серёгою, одним, мы видимся и пьём.
Он предпреимчив, ты же знаешь,
его четыре магазина в шустрых продавщицах,
торговля обувью - хорошее решенье,
семья сыта, довольна и т.д.
Других не видел много лет.
Ты помнишь нежный возраст?
Как слушали Пинк Флойд?
Как Генка прыгал ночью в Днепр на выпускном,
как раз тогда ещё рванул Чернобыль?