Давай я буду играть тебе роли,
Как раньше, и больше, и с большей душой?
И ты будешь видеть и чувствовать мной
Трепетный покой. И ни капли боли,
Никакого вкуса в просроченном дыме, ни
Стокгольмских расстройств, угнетенных пустот...
Я стану как Бог тебе, на миг! Как тот,
Кто укрыл тебя таким нежным именем.
А давай я к тебе, как к публике, выпрыгну,
В игре ожидающей нежных речей,
И лихо сверкая пожаром очей,
С безумною жилой на шее выкрикну:
«Триста масок мне! Триста тысяч голосов!
Вы, уважаемые, скупые на радость слушатели,
Изволите ли, господа, мою свободу слушать, или
Боитесь остаться голыми, без трусов?»
Когда от игры отдышусь, прильну нежно я
К твоим сжатым мыслям, скрещенным рукам.
Зачем же нам слабость, зачем она нам?
Зачем мы порою так самоотверженны?..
Зима, как и я, вся бела и играет:
Она на снегу записала, что нас
И нет вовсе здесь, и нет вовсе сейчас.
Обидно читать, что тебя не бывает.