И пусть чернеет на плечах твоих смоль вьющихся, длинных, к чертям непослушных волос
На голых, приподнятых, чуть загорелых предгорьях.
Незимней, бесснежной, щемящей осиновой хворью
Съедает по капле, по маленькой льдинке, по сущей песчинке чуть дерганый долгий невроз.
Скажи мне, милый, каким мастерством побеждаешь ты все инструменты без струн и смычков?
И как из-под рук твоих, сильных на ощупь, слабых на вкус, столь гибкие звуки бесстрастно выходят?
Быть может, ты просто следишь за погодой, колдуешь циклоном, что вновь нас вот-вот обойдет стороной?
Быть может, не ждать нам ни белых стихов, ни свобод от оков? Ты просто скажи мне, милый.
По тонне люблю тебя каждое утро. И каждую ночь я тебя ненавижу по миле, по длинной,
Подлунной, что тянется медленно, чинно, как служка подносит на дегустации вина.
Хорошие, крепкие, терпкие, выдержки долгой по веку, все те, что текут по бокалу по боку стеклянному.
И на надежды богатое раннее снова мне дарит трезвость, как резкость на камере.
И пусть вечереет на горизонте, что твоими губами очерчен криво,
Одним поцелуем недолгим сладким, что немногим короче прилива
на море.
"И в горе и в радости" - будет в граните прочно. Нашей рекой навечно.