вот и канун рождества, его власть, значит, здравствуй.
сделай шаг мне навстречу из тени и посмотри в глаза,
мне теперь не нужны никакие приметы и тайные знаки,
чтобы каждой клеткой своей живой и души изнанкой
чувствовать, что ты здесь.
как излишни слова за чертой недоступной птицам
прозрения, что у неба есть дно, если падаешь, а не летишь,
прижимаясь щекой к щеке, становясь неделимым одним,
выжигая себя дотла, вращая мгновений калейдоскоп…
если сейчас отречешься, умоляю, ты помни, что
родина вовсе не там, где земля под ногами тверда,
она, где кудрявая девочка, столь похожая на меня,
крохотной ручкой гладит висящий на елке стеклянный шар,
вопреки беспамятству небо еще хранит отпечаток крыла,
а моя щека – каждый отмеренный богом удар.
впредь если я оступаюсь, и кто-то поддержит меня за локоть,
не позволив упасть, я могу не бояться, что это ты. две химеры
любви и долга бьются насмерть, сплетая в узел свои хвосты,
компромисс невозможен. вера не лечит в отличие от
времени, но научила меня подменять смысл сказанных слов.
и когда ты опять выстилаешь пухом путь прочь, я прощаю
закрытую тобой дверь в ответ на каждое следующее «прощай».
завтра утром земная, кудрявая девочка, так похожая на меня,
сложит в коробку вместе с елочными игрушками
найденное на пороге ангельское перо.
небо уже обнажило свое гранитное дно –
контрибуция жизнью или вооруженный нейтралитет.
твоя власть, крылатая канцелярия…
только я больше не жду от тебя ответ.