Начало: Мост из радуги. Часть 1 http://www.stihi.ru/2012/01/08/9456
Мост из радуги. Часть 2 http://www.stihi.ru/2012/01/08/9735
Мост из радуги. Часть 3 http://www.stihi.ru/2012/01/08/10455
Оленя вновь взглянула на мятый с размазанными буквами листок.
- Вот и все...
В горле саднило, словно все несказанные слова скомкались в один клубок колючей проволоки, и нет возможности не проглотить их, не выплюнуть. Хотелось кричать, бить посуду, царапать стены, хотелось спрыгнуть с крыши, броситься под танк, быть скормленной удаву... И все эти чувства кипели внутри Олени, дробя ее изнутри на мелкие кусочки, а сама она сидела как мраморная статуя – холодный красивый камень. Не было желаний, не было мыслей, не было ничего.
- И ничего не будет... Ну почему! Почему!!! ПОЧЕМУ!!! Я не прощалась с тобой! Я просто просила подождать! Я так устала... ну почему сейчас, именно сейчас...
Она знала, что все уляжется, волшебная фраза "время лечит" действительно работает, быт вытеснит инородную боль, можно было бы подумать, что ничего не произошло. Она могла представить себе мир без Хмура, но она НЕ хотела его себе представлять, мир без него ей был не нужен.
- Он сказал, что я попрощалась первая... о чем он? Что я такого сказала? Когда это было... вчера? Да, вчера...
Оленя стала вспоминать вчерашний разговор с Хмуром. Она заскочила домой на минуточку перед важной встречей, ей нужно было подготовить некоторые документы и бежать дальше через весь город, сроки горели, времени было в обрез, мозг был настроен на рабочую волну. Она почувствовала, что Хмур рядом. На листе появилось
- Привет, солнечная, я на минутку, занят очень, как ты? Извини, скоро убегаю...
Оленя посмотрела на него внутренним зрением. «Спешит» - и правда спешит, он представился ей бегающим по квартире с огромной скоростью, собирающим какие-то бумаги и вещи, от него шел пар. Вспомнилась мамина фраза «носишься, как ошпаренная», в точку, так и есть
- Хмур, что ты бегаешь, как ошпаренный? – попыталась пошутить она…
А он ответил про какую-то курицу, и Оленя вспомнила, что приезжает брат, а она очень неудачно купила жутко волосатую курицу, и кажется, чтобы с нее легче удалить волосы, курицу нужно ошпарить кипятком, а потом вспомнила, как Хмур рассказывал, что ему удаляли в операционной часть волос бритвой, и Оленя пошла дальше в своих бредовых фантазиях, а ведь если бы его ошпарить кипятком, как курицу, то можно и не брить, только он же не курица, он мужчина, значит петух, а потом позвонила младшая сестра, которая должна была сварить яйца на салат и спросила, что ей делать с вареными яйцами, на что Оленя скомандовала погрузить их в холодную воду. И вот из всего этого бреда мчащегося в ее голове, приправленного спешкой в работе, она соорудила какую-то шутку. Сейчас она никак не могла ее вспомнить, но после этого Хмур попрощался, и Оленя поняла - что-то не так, но не предала этому значения… А потом было уже поздно… Вот знала же она, что если мало времени для разговора, нельзя острить, затевать сложные темы, нужно избегать двусмысленности, достаточно просто нарисовать улыбочку, цветочек, еще невесть какую милую мордашку и все! И ты спокоен, и собеседник доволен, как говорится «и волки сыты, и овцы целы», потому что, если произойдет недопонимание, не будет времени объясниться.
- Но он же так хорошо меня знает… Почему не понял? Не захотел? Устал от всего и искал повод расстаться? – в Олене кипела обида от того, что ее обвинили в причине раздора, когда она никогда и в мыслях не держала обидеть Хмура. Все равно, что обидеть себя. Это было несправедливо, от этого обидно.
На смену обиде пришла злость. Здоровая сильная злость, которая могла защитить душу от обидчика, но не могла излечить.
- Искал повод и нашел! Ибо ищущий всегда находит! Чисто мужской подход - рубить с плеча. Письма мои последние ему не понравились?! А предпоследние можно перечитать? Неужели было так мало хорошего, что из-за глупой фразы можно легко все перечеркнуть? Не понял или не захотел понять? А стегать загнанную лошадь все мастера! Твердит о свободе лишь тот, кто не свободен! Да ты же сам сделал меня своей обязанностью – «без меня меня женили»!
Оленя вела эти внутренние монологи и днем и ночью, ей так нужно было выговориться, так хотелось, чтобы ее пожалели, поняли, утешили. И нужен был ей именно Хмур. Именно ему она хотела сказать обо всем, что чувствовала, как всегда, только с ним ей хотелось делиться своими красками, переживаниями, ощущениями, только с ним она чувствовала себя живой, способной на детскость, глупость, только с ним она могла играть в понятные только им двоим игры, где они были то предметами, то животными, то людьми, где они могли летать, жить под водой, выделывать каскадерские трюки, в том мире, который придумали и оживили они возможно было все, там жили по закону любви и радости. Она почему-то часто вспоминала, как иногда, превратившись в кошку, она укладывалась Хмуру на шею, словно меховой воротник, мурлыкала, осторожно вонзая ему в плечи кошачьи коготки, терлась мордочкой об его щеку, а потом вдруг подскакивала, как распрямившаяся пружина, и начинала носиться по кругу вокруг головы Хмура, он во время таких игр, как правило, был за рулем и ворчал, что от ее гонок у него в глазах рябит и дороги не видно, а она, набегавшись, снова укладывалась ему на шею, свешивала лапы и улыбалась, Хмур почесывал ее за ухом и тоже довольно улыбался.
Оленя знала, что эмоции, которые были свидетельством того, что она жива, улягутся, и наступит пустота, мертвая пустота, не способная ни на что: ни на любовь, ни на ненависть. Она уже ощущала себя внутри ледяного шара. Оленя все видела сквозь него, только мир по ту сторону стал черно-белый, звуки монотонным гулом просачивались в сознание, словно сквозь слой ваты, дверь в волшебный мир была наглухо заколочена, «черная курица» ушла, не оставив адреса. Девочка, сидевшая когда-то на высокой горе, болтающая ногами, наблюдающая за птицами и улыбающаяся Хмуру, сидела теперь посреди пепелища, на котором сгорели "не горящие" рукописи. По ночам Оленя часто просыпалась от приснившегося кошмара, особенно ярко остался в памяти сон, как она и Хмур оказавшись в сельской местности, зашли в одну избу. Оленя была одета в белый длинный льняной сарафан, расшитый какими-то народными узорами, Хмур был в крестьянской рубахе, подпоясанной бечевой, и тоже с вышитым орнаментом. Окно в избе было открыто, окрест простирались луга, в избе были беленые стены, деревянная рубленная мебель, пахло цветами и хлебом. Оленя подошла к Хмуру, уткнулась лбом ему в грудь, он обнял ее, и они стояли и улыбались, молодые и счастливые. И вдруг все изменилось: мрак затопил все вокруг, Оленя постарела, одежда ее стала серой, лицо бороздили глубокие морщины, Хмур стал много выше ростом, его рубаха превратилась в длинную черную рясу, волосы тоже стали черны, как смоль, он показывал Олене в черную даль и она понимала, что ему нужно идти туда, но она не могла его отпустить, но и держать права не имела, она села к нему спиной за грубый грязный стол и стала бить пальцами по столешнице, бить и кричать от бессилия, сильнее и громче, и полилась сверху кровь, она капала с потолка, текла по стенам, а Оленя била и кричала... Она просыпалась и плакала от бессилия.
- Терпения, девочка моя, терпения… - уговаривала себя Оленя.
Она все же надеялась, что Хмур вернется, часто вспоминала, как он в первый раз написал ей
- Ушел гулять к реке...
и добавил
- А пошли вместе?!
И она закрыла глаза, представила себе дорогу к реке, берег, волны, Хмур стоял на берегу громадной горой, и она, незаметно подкравшись к нему, просто юркнула внутрь него, он почувствовал и улыбнулся. Они долго стояли и смотрели, как вода уносит прочь все старое, приносит новую жизнь, смотрели на это через его тело, она, находящаяся в своей квартире и он, родной и близкий, позволивший ей приютиться в его огромной душе.
За месяцы общения они словно срослись друг с другом и духовно, и телесно. Она любила этого далекого и близкого одновременно, такого же сумасшедшего, как она сама, человека. Любила, как брата, как отца, как друга, как мужчину, она любила его как саму жизнь, ее душа летела к нему мотыльком на свет, в нем было столько глубины, чуткости, столько знаний и мудрости. Ей было интересно, радостно и свободно с ним. Оленя любила, как он бурчит иногда, описывая свое недовольство, она улыбалась перепадам его настроения, ждала, когда он впадал в «спячку», принимала все его стороны, потому что любила и в ответ получала его любовь. Это был великий союз двух сердец, соединенных отнюдь не на земле.
Шли дни, похожие один на другой: дом, работа, дом. Все по кругу, как у цирковой лошадки. По утрам, если шел снег, Оленя, ожидая автобус, запрокидывала голову и ловила лицом снежинки, падающие из света уличного фонаря, ее тянуло в черное небо, щедро сыпавшее из своей перины белый пух. Она вспоминала, как рассказывала Хмуру, что она любит стоять, подняв лицо к падающему снегу, и посмеялась, что, наверное, она выглядит странно в такие минуты.
- И что, стоишь одна и смотришь на небо, на снег сквозь фонарный свет? - спросил Хмур.
- Ну да - улыбнулась Оленя - и мне хорошо.
- Знаешь, Оленя, если бы я увидел тебя, стоящую так на улице, я бы обязательно подошел, встал рядом, запрокинул голову, и мы бы уже двое стояли и смотрели на зимнюю сказку, стояли, смотрели и улыбались, сначала снегу, а после друг другу. Мне кажется, у тебя очень красивая улыбка.
Воспоминания, воспоминания, воспоминания - они были в каждой мелочи.
В один из дней Олене показалось, что ветер переменился и стал чуть теплее, в ней проснулась надежда на возрождение, на обновление, на чудо. Она попробовала, как раньше, произнести про себя Хмур... Прежде было так, что стоило ей произнести его имя, сразу становилось тепло, около щеки появлялось пушистое, невидимое облако, словно чье-то дыхание, и она могла долго ехать в автобусе, нашептывая про себя Хмур, Хмууур, Хмуррррр, придумывая ему всякие смешные прозвища, проговаривая истории, которые потом расскажет ему, с лица не сходила блаженная улыбка. Она грелась его присутствием в своей жизни. Когда он сердился на нее или был очень занят и «отключался» от их общего поля, Оленя не могла его «вызвать», переставала "слышать" и "чувствовать", но каждый раз по-разному: если он был просто занят - на душе было спокойно, если же что-то было не так - тянуло холодом, как было после последнего разрыва. А сейчас ей стало казаться, что она вновь начинает чувствовать его, еще очень-очень далеко, еле уловимо, но начинает. Оленя не помнила, какой это был день недели, все вокруг напоминало безликую серую массу, утром она зашла на кухню, а в небе, напротив ее окна, зависла в воздухе стая птиц, и птицы были выстроены так, что из них складывались слова NYCE DAY, как только Оленя прочла надпись, птицы улетели, а в душе затеплился огонек. Весь день Оленя прожила в ожидании чуда, а вечером на листе, пустовавшим уже много дней появилось
- Ну покричи на меня... помолчала уж...
Если собрать всю радость мира и устроить великий фейерверк, он показался бы жалким и блеклым по сравнению с тем взрывом, который рванул в душе Олени. Она словно ослепла, оглохла, онемела одновременно, а потом все эти чувства вернулись в один миг, только многократно усиленные. Она схватила лист, начала целовать его, танцевать с ним, прижимать его к груди. Снова вырос и засиял мост из радуги, сердце бешено колотилось, глаза светились неземным счастьем.
- Тыыыы...вернуууууулся...дождалааааааась...- только и смогла выдохнуть она.
- Да, Олень, худо без тебя...вот такая история...
- Я верила...очень...погоди только, еще вздохнуть не могу...Хмур, ты сволочь! – они улыбались вместе.
Засыпая самой счастливой женщиной всех существующих миров, Оленя почувствовала, как маленькая девочка, иногда просыпавшаяся внутри нее, аккуратно поджала ножки к самому верху, удобно улеглась у нее в голове и заулыбалась, и от этой благодушной улыбки на голове Олени стали появляться тюльпаны удивительных желто-сиреневых оттенков с разными переливами, они вырастали из головы, отрывались, взлетали, окруженные свечением поднимались вверх один за одним, образовывали тюльпановорот, захватывали с собой Оленю, счастливую малышку, улыбающуюся у нее в голове, кровать, комнату, дом, все это складывалось в любимые буквы Х М У Р, рассыпалось по небу звездами. Оленя спала, ей снились самые светлые детские сны. А над домом, неизвестно откуда взявшаяся ночью, светилась радуга.