Она не привыкла следить за течением времени,
В круговороте вещей растеряв свою значимость.
Утром ранним курила, включаясь в дневные волнения,
В себе замыкая судьбы роковой обозначенность.
Позже, шла на работу, набросивши куртку на плечики,
Хрупкие плечики, тонкие, сильно сутулые.
Неуверенным шагом, как будто бы в роли ответчицы,
Опускалась в метро, с раздраженными лицами хмурыми.
Стала боль на пути, как неправильный знак препинания,
Раздражая сознанье своей ролевой не корректностью.
Мысль блуждала, как странник, в приставках, корнях, окончаниях,
И ещё удивляла своей скоморошьей нелепостью.
Все проблемы насущные слепо приняв за традиции,
Стала жить, как и все. Бытием установлены правила.
Но никак не оставит в покое её злоязычие.
Очень странно. Она уж давно всех в покое оставила.
Ей бы вызвать сантехника. Кран словно пытка японская.
Потолок до зимы побелить, что на кухне потрескался.
Да соседскую бабу унять, просто мымра шпионская,
Вчера дважды за день у дверей своих с нею вдруг встретилась.
У привычной тоски мотивация, в общем, отсутствует,
Только вместе с тоскою в компании скука злодействует.
Кто-то рядом стоящий с унылым лицом словоблудствует,
И бездарно стараясь пред публикой злой лицедействует.
Ей бы вновь полюбить, словно в юности, с неудержимостью.
В ощущении счастья забыть боль волнений и горечи.
И простить, и проститься, и стать словно небо всесильною,
С убежденьем расстаться, что люди бездушные сволочи.
Сколько воли должно быть, чтоб вовремя принять решение?
Эта быль на неё удручающей прозой обрушилась.
В череде чувств и мыслей пришло, наконец, утешение,
И мгновенно куда-то опять из души улетучилось.
Возвратившись, домой она долго курила и плакала,
И смотрела в окно с высоты, устремляющей к вечности,
А потом… Полетела за грань, словно птица крылатая,
Подаривши себя равнодушно немой бесконечности.
Она не хотела следить за течением времени…
Она не могла...