* * *
Как пахли на Урале огурцы!
как пахли васильки на сеновале!
как бабочки цветы там целовали,
как тонко разливали чабрецы
дурман, который тут же выпивали –
кому не лень, – кто так же, как и я,
не пребывал при том, – а в небе растворялся,
причудливая, странная семья,
средь них – телёнок, лестница и трасса,
(точнее – тракт, змеящийся в поля).
И я висел, дурной и молодой
на ветках нескончаемых черёмух,
пока покой полуденного дома
сливался с вековечной дремотой,
и было всё до ужаса знакомо,
и не было и мысли о былом,
как не бывало будущего сроду,
обломовы не знали про облом,
и было столько в разную погоду
чудес в лесах, и всепрощёных слов,
что сколько ни раздашь теперь богатства,
всё столько же останется с тобой,
и жизнь жалеть – пустое святотатство,
поскольку в ней засвечена любовь.
…А вот бы летом нам туда податься!
По слухам, там луга полны травой.
Но косарей костры в потёмках редки,
и глухо плачут под крестами предки,
и ночи ухают потерянной совой,
и в горнице рассохлись табуретки.
Черёмух нет. Дома стоят пусты.
И заросли следы, где были прясла.
И в зАросли, в калиновы кусты
запал туман и где прудами ряска
так мирно плавала, теперь увидишь ты…
Мне легче рассказать, что не увидишь.
Народа нет. И нет тропинки в клуб.
Да что тропинки! Был бы я в обиде
когда бы детство бегало вокруг?
Но детства нет, зовите – не зовите.
Не рвет гармошка душу как меха,
и свадьбы не гуляют по полночи,
как будто здесь прошёл монгольский хан,
как будто бы черёмух многоточье
наобещало горе от греха...
Нет, мой товарищ, в воду не войти –
тягучую, утекшую однажды,
так видно будем – до конца пути
(весь мир – пустыня) –
изнывать от жажды,
не находя, кого просить простить.
И лишь душа – по брошенной земле –
как тень дымка от тех костров былого –
скользит и исчезает, заболев.
И больше ей не вымолвить ни слова.
01.06.02 – 07.06.02