Блог зека
*
Бывает такое время, когда сидишь и пьешь. Горькую. Пьешь и пьешь, и вот уже тошно пить, а остановить эту роковую скачку не можешь. А все почему? Дал слабину в свое время, бес попутал – человека убил. Пока сидел – как-то раскаялся, не головой только, а сердцем как-то, за все вообще, за всю жизнь свою собачью – покрестился прямо на зоне, исповедоваться начал. Снаружи галимо вокруг, мрак и уныние – а внутри мир какой-то новый, невидимый, но будто осязаемый. Теплый, тихий, светлый мир.
Из сидки вышел: ни жены, ни детей, ни друзей. Стало быть, коль взялся творить новое – так начинай всё сначала, по всем фронтам. Так сказать, «се, творю все новое».
Вот и запил. Сидишь и пьешь. Горькую. «Работать не могу, просить стыжуся» - всё вспоминаешь, а ответа на ум и не идет. И горишь как огарок, и тлеешь.
Тихо, пустынно. По-тюремному. Пустые дни, серые, безмолвные, безучастные к тебе, похожие один на другой. Друзья-то были, и ныне здравствуют, да вот не рады. Из родственников мало кого, разве что дальние, и те по городам и весям. А здесь-то кто?.. Вот телефон: кнопки, плоская трубка, серый пластик. Поднимешь: гудки. А номер? А нет номера. Положишь трубку. Опять тишина.
В храм стал ходить здесь. Рядом с домом, в Петра и Павла, на Оптинское подворье. Время какое-то прошло – вышел приработок где-то, разгрузка, потом как по голове лопатой дали. Ноги в храм несут, и стою на службе, как шурупами к полу привинченный. Что там отец крестный в зоне говорил – понятно, что всё это хорошо и правильно, на службы ходить. Да то буква одна, теория, не больше. Я, понятно, не затем ходил, что хорошо это. А затем, как сказать, что миру этому, который внутри родился, там хорошо. Само собой как-то не можешь без этого: чуешь нутром, как пищу. Как горячий хлеб с морошкой в тайге зимой. На лесоповале.
Жил, в целом, что и на волю не выходил. Тихо значит, безголосо. Но тут тоска отошла – помахала да канула. Мира испугалась: он-то вырос. Не скажу, не знаю – на службах ли. К исповеди как-то посмелел, к причастию подвели. Внешняя мишура, декорация – поменялись. А внутри – тот возникший мир, живет в тебе и здравствует, и не изменен, и плевал на смену декораций, хоть ты тресни. Не знаю, как его звать! Не знаю. Знаю только, что Бог есть. Что видит всё и слышит. И чую почему-то, что не бросит. Не забудет. Любит, вот и весь сказ. Пока срок мотал – Бог рядом был, с утра до ночи. Безустанно, как скажет классик. Я не классик. Просто со мной такой подсел последний год – из литераторов с неудачным, прямо сказать, неверным браком и отсюда летальными последствиями. Лысоватый, зашореный какой-то, руки трясутся, очки на носу. Так и звали: очколуп. Одно у него запомнил: «помирать бывает плох тот, кто сам из смрада. Пред лукавым каждый – лох, перед Богом – чадо». Да и Бог с ним.
Стало быть, только декорация меняется. Всё внутри нас, куда ты человека не забрось, хоть в континентальную впадину.