Перевод с украинского:http://www.stihi.ru/2012/01/11/7521
Я из той далёкой дали, где глиняный пол желтел глиной с конским навозом /чтоб не было пыли/, а когда подсохнет, ожидал чабреца – богородицину травку – чтоб было душисто! У жителей степи деревянный пол в ту послевоенную пору – непозволительная роскошь.
Оттуда – где по углам образа в мережаных и вышитых рушниках, а на посудных полках глиняные "баранцы" и "куманцы" – сосуды для вина в форме барашков и в форме солнца, с дырочкой посередине, как у бублика. Где меж двойными оконными рамами на белоснежной вате – новогодние ёлочные игрушки и паучок - ну как без него?... А под окнами – ухоженный цветник с неприхотливыми бархатцами и высокими, в рост человека, мальвами... Где свежевыбеленные известью и окантованные понизу сажей хаты приветливо сияли среди буйной садовой зелени чистыми окнами и совсем не важно, что под соломенными крышами!
Это уже мой отец перекрывал хатку черепицей. А во время войны его мать, а моя бабушка, сама крыла крышу соломой, используя как перекладины неоструганные стволы молодых акаций, потому что хата сгорела. Остался хлев – его и перестроила на хатку в одну комнату, в одно окно. Я долго удивлялась молча, а потом спросила, почему такой странный дверной проём – расширенный посредине. Тогда и объяснили мне, что тот широкий проход был нужен, чтоб проходили крутые бока тельной коровы. Вот в том хлеву и жили много лет, а довоенная хата рядом – огромной кучей глины, потому что не вернулся с войны хозяин. А я, малышкой, копалась в этой горе горя, таящей гнутые ложки, глиняные и фаянсовые черепки от посуды – грустными осколками разрушенного лада...
Та глина взяла на себя тяжёлую ношу того страшного пожара – волнующий, горьковато-нищенский дух – хоть прошло без малого двадцать лет...
Вот из того трудного, но счастливого послевоенного времени, где руки – быстрые и ловкие, но шершавые и мозолистые – мои корни... Где просыпались с первыми петухами и в сумерках ложились спать, чтоб не жечь керосин. Бабушка так и не провела в хату электричество. И керосиновая лампа светила тепло, но неярко. При том свете живо поблёскивали жаркие очи, но не видно было морщин и усталости.
Я из тех давних времён, где идя в сельский клуб, надевали лучшую одежду и шли туда семьями, когда привозили новый кинофильм. Где на всё село только два фонаря – возле клуба, да возле конюшни. Где ночью – видно звёзды! Где в счастье и в печали – с песнями...
Вспоминаю ещё фургоны автолавок, что раз в неделю привозили в село разные товары, где были и хлеб, и сахар с солью, карамельки-подушечки и свистульки, платки и ткани в тугих свитках, бусы и дешёвая парфюмерия... Чего там только не было! И со всего села стекалась шумная толпа, которой незнакомы городские очереди, и царствовал гомон, смех, бегали вокруг чумазые ребятишки...
А ещё там возили сено и силос на рыжих волах, спокойных и медлительных. А ярмо было похоже на лестницу с железными перекладинами, а коровы возвращались с пастбища, бережно и важно неся молоко в полном вымени.
Всё это было... Дети играли в тёплой пушистой пыли на дороге, а ласточки чернели на проводах нотами на нотном стане и гнездились в хлевах меж перекладинами...
И моё Детство смотрело вокруг любознательными глазами девочки из города, которой всё было интересно и всё хотелось испробовать...
Здесь, среди добрых трудолюбивых людей прошли лучшие годы...