(поэма)
Что я роюсь так неустанно
В том, что мне сохранила память?
Что тревожу так непрестанно
То, что кануло в никуда?
Я когда-то, помню, читала,
Будто женщины любят гладить
Нож, который нанёс им рану.
В этом, видимо, вся беда…
И в щемящем призрачном дыме,
Как в забытом фотоальбоме,
Чередуются и толпятся
Вереницы пёстрых картин.
Я всё помню – и как не помнить
И себя, и нас – молодыми?
Было мне тогда девятнадцать.
А ему был двадцать один.
Было всё в нашей юной власти:
Планов много, сомнений мало,
За плечами опыт – ничтожен,
А дорога так далека,
И влюблённость сулила счастье,
А грядущая боль дремала,
Не спеша покуда из ножен
Вынимать своего клинка.
Это было ещё начало,
Это были ещё истоки –
Безмятежная окрылённость,
Предрассветные соловьи…
Жизнь ударов не предвещала,
И ещё не настали сроки
Обнаружить неразделённость
Зарождающейся любви.
Наша дружба была невинна.
Даже, может, напоминала
Непорочность райских идиллий
Безупречная наша связь.
То мы пели под пианино,
То сидели в читальных залах,
То по городу мы бродили,
Даже за руки не берясь.
Но таким загадочно-сложным,
Непривычным, необычайным,
На других совсем непохожим
Был мой рыцарь, мой друг, мой бог!
И, моим сочувствием тронут,
Он рассказывал мне печально,
Как он в мире никем не понят,
Как несчастлив и одинок.
Состраданьем к нему пылая,
Я тайком утирала слёзы,
Видя, как в этом тихом крике
Надрывался мой бедный друг.
И ещё ни в силах была я
Заподозрить хоть каплю позы
В этом мученическом лике,
В этом нимбе красивых мук.
И всё то, что во мне дремало,
Что подспудно во мне таилось,
Наконец ожило, проснулось
Откровением: «Я люблю!»
Нашей дружбы мне стало мало.
Я другою тоской томилась –
И к нему наконец рванулась
Безоглядно, как во хмелю.
Нет, на шею я не кидалась
В этой радости пробужденья,
Не хватала его за руки,
В вечной верности не клялась –
Лишь мучительно дожидалась
Благосклонного снисхожденья
И металась, томясь, в разлуке,
С ним расставшись всего на час.
Были мы почти неразлучны –
Но молчала теперь всё чаще
И глядела в глаза ему я,
Словно преданный, верный пёс.
А ему со мной стало скучно.
И не грубо, не напрямую,
А с великим тактом, изящно
Он избавил меня от грёз.
Он меня избавлял от веры
Благородно, не без участья,
Нет, не просто меня отвадил,
Как зарвавшееся дитя –
С выраженьем великой жертвы
От отказывался от счастья,
Моего только блага ради,
Недостойным себя сочтя.
Говорил он мне: «Ты – святая,
Ты не этого заслужила.
Он не создан, увы, для счастья –
Мой мятежный, мой скорбный дух.
Своего не сброшу креста я –
Мне свой крест нести до могилы.
А тебе не вправе мешать я.
Будь счастливой, мой добрый друг!
И, бродя в пустоте бессильно,
Задыхаясь в тоске безмерной,
Я грустила совсем беззлобно,
И страдальческую печать,
Что на ясном челе носил он,
Не считала я лицемерной.
Я была ещё неспособна
Фальшь и искренность различать.
Я надежд и друга лишилась.
И безрадостный путь мой меря,
Над судьбою моей летели
Вереницы никчемных дней.
Но когда наконец решилась
Я в иное счастье поверить
И уйти от него – в смятенье
Он вдогонку кинулся мне.
И была в словах не обида,
Не укор, не упрёк в измене –
Он вздыхал тяжело, глубОко,
Одного лишь себя виня,
Говорил: «На роду, как видно,
Мне написано невезенье.
Мне на свете так одиноко –
О мой друг, не бросай меня!»
Он казнился что было силы,
Он платился, сочтя убытки,
Что-то прежнее в нём проснулось,
Он шептал мне: «Прости, прости…»
И больнее всего мне было
Соучаствовать в этой пытке.
И, конечно же, я вернулась,
Чтоб от боли его спасти.
Но, лишь стоило мне вернуться,
Как, довольный легким успехом,
Он всё с тем же ликом страдальца
Вновь взвалил на себя свой крест.
Повторялось всё, словно эхо:
Он опять, опять отвернулся
И опять, опять отдалялся,
Потеряв ко мне интерес.
И опять потекли недели,
Словно слитки свинцовой боли.
И, хоть знала давно уже я,
Что игра не стоила свеч –
Никуда мне было не деться.
Я любила его всё больше
И, рыдая от униженья,
Всё искала случайных встреч.
И опять я уйти пыталась,
Обессилев от этой пытки,
Оторваться вживую, с кровью…
Но душа глупа и слаба –
Он всё так же мне вслед кидался
И, казня себя за ошибки,
Возвращал мне те же оковы,
Повторяя те же слова.
А потом, наивно поверив,
Что сумею спастись от муки
За оградою километров,
Уезжала я от неволь.
Но, не выдержав дня в разлуке,
Возвращалась я неизменно,
Возвращалась к тому же плену,
Погружаясь в прежнюю боль.
Что со мною? Какая сила
К этой боли приворожила?
И за что меня так тиранит
Этот горький, ненужный гнёт?
Между нами, казалось, было
Что-то вроде тугой пружины:
Отойду от него – притянет,
Подойду к нему – оттолкнёт.
А потом я совсем смирилась
И бежать уже не пыталась.
И тогда, под тяжестью груза
Опускаясь в сплошную тьму,
Я судьбе своей покорилась.
И одно мне теперь осталось:
Лишь не быть бы ему обузой,
Лишь бы быть не в тягость ему.
Лишь бы слышать его почаще,
Лишь бы видеть его подольше,
Лишь бы быть для него хоть кем-то,
Кем угодно – рабой, слугой…
И, уже от себя не прячась,
Я любила его всё больше.
И в безвыходном мраке этом
Год прошёл. А потом другой.
Безысходность легла на плечи,
Мне тоской глаза застилая.
Одного я теперь хотела:
Лишь бы только не гнал меня…
…Но земные силы конечны.
И однажды вдруг поняла я,
Что душа моя прогорела,
Исчерпала запас огня.
И, сменив наконец на твёрдость
Свою каторжную покорность,
Не ища никаких свиданий,
С каждым днём становясь всё злей,
Обретя наконец свободу…
Я увидела иллюзорность
Нашей дружбы, его страданий,
Всех актёрских его ролей.
Мне теперь бы стряхнуть усталость,
Мне теперь бы расправить плечи,
Пить бы радость душой голодной!..
Только мрак не редел густой,
Только плечи не распрямлялись,
Только жить уже было нечем.
Оборачивалась свобода
Беспросветною пустотой.
И никто-то мне не был нужен,
Никого-то я не любила,
И от новой тоски бежала
В неуёмный пустой разгул.
Но спасенье не приходило.
С каждым днём становилось хуже.
Лёд не таял – лишь била, била
Кровь в виски, как набатный гул.
Но опять я рвалась от муки –
Развлекаться и веселиться,
Кровь вприпрыжку неслась по жилам,
И неслась из-под ног земля,
И сменялись губы и руки,
И мелькали, мелькали лица…
И отчаяние душило,
Словно висельная петля.
И дышать уже было нечем,
Лишь ночами мучила совесть,
А наутро я вновь кидалась
В этот омут – забыть, забыть…
…Он встречал меня, тряс за плечи:
«Что с тобой? Оглянись, опомнись!
Посмотри, что с тобою стало!
Как ты смеешь себя губить?!»
Я сжималась в комочек нервов,
Я в руках его холодела,
Становилась с ним злой, колючей,
Отстранялась, рвалась уйти,
Усмехалась – цинично, скверно:
«А тебе-то какое дело?» –
А душа кричала: «Не мучай,
Отпусти меня, отпусти!»
Но он был таким терпеливым,
Добродетельным и гуманным,
Он на грубость не обижался,
Он пытался меня спасти…
Но казалось мне: всё фальшиво,
Всё в нём было теперь обманом.
И в душе моей вновь дрожало:
«Отпусти меня, отпусти!»
И когда исходил он болью –
Я не верила этой боли,
И когда он кричал – бессильным,
Бесполезным был этот крик.
Я его не слышала больше.
Мне казался лишь новой ролью
Лик спасителя, лик Мессии,
Как когда-то – страдальца лик.
Был ли, – думала я с сомненьем, –
Он хоть в чём-то самим собою?»
И в душе – нежданно и ново –
Чуть не ненависть жгла меня.
…И на день своего рожденья
Пригласила я их обоих:
И его, и того, другого –
Моего избранника дня.
Был мой праздник уже в разгаре,
И под летним ливнем хлеставшим
За окошком моим внезапно
Резко взвизгнули тормоза –
И возник он на тротуаре,
Весь промокший и обнимавший
Преогромнейшую охапку
Алых роз в дождевых слезах.
Он мне розы вручил сначала,
А за ними – как откровенье,
Им написанные недавно
Элегические стихи.
Я же словно не замечала
Ни смущения, ни томленья.
Словом, план удавался славно.
(Да простят мне мои грехи!)
Он был грустен, а я – в ударе.
Он глядел на одну меня лишь,
Лишь со мной говорил, и песни
Тоже пел для одной меня,
Мне одной играл на гитаре…
Так ролями мы поменялись.
И была я весь вечер вместе
С тем, другим – избранником дня.
А по правде, на самом деле –
С тем мы вовсе не были вместе:
Просто так – оказался рядом,
Заполняя мне пустоту.
А потом и он надоел мне…
Но растущая жажда мести,
Наполняя мне душу ядом,
Превращалась почти в мечту.
Мне и ревности было мало,
И отчаянья было мало:
Эту ревность, тоску и траур
Он блистательно мог сыграть.
Я до дна его понимала,
Я другого ему желала.
И другой, изощренной карой
Я решила его карать.
Это было совсем нетрудно –
Не придумать условий лучше:
Снова частыми стали встречи,
Он опять заходил ко мне,
Говорил со мной здраво, мудро…
Нужен был лишь удобный случай.
И в один распрекрасный вечер
Мы остались наедине.
И тогда я пустила в дело
Всю накопленную науку,
Весь свой опыт любви, которым
Я владела с недавних пор, –
А сама, притаясь, глядела,
Разжигая огонь и муку:
Что-то будет с моим актёром?
Как себя поведёт актёр?
А актёр не справлялся с ролью:
Ум противился, кровь бродила –
И бесстрастно я наблюдала
За нелепой этой борьбой:
Естество боролось с игрою –
И в конце концов победило.
Всё сложилось, как ожидалось.
Всё решилось само собой.
Он сначала острить пытался,
Напускал на себя циничность,
А потом замыкался, злился,
Стиснув зубы, себя пытал…
А потом наконец он сдался,
Обессилев и подчинившись.
И я видела: он смирился,
От неравной борьбы устал.
И тогда, терзаясь, теряясь,
Сжавшись в ком перед неизбежным,
Отрешённо и обречённо,
В лихорадочном полусне,
Так неопытности стесняясь,
Так доверчив незащищено,
Он беспомощно, слепо, нежно
Потянулся душой ко мне…
О, конечно, о, безусловно,
Было время остановиться
И подумать по-матерински:
«А ведь в сущности он дитя…» –
Но расчётливо, хладнокровно
Жгла огнём его сатанинским,
За былой беспощадный холод
Беспощадностью жара мстя.
…А потом уже было поздно.
Сигарета в руке дрожала,
И невидящими глазами
Он глядел и глядел в окно.
Было в этом немного позы,
Только мне его было жалко,
Ибо то, что случилось с нами,
Было, в общем-то, мне смешно…
Только женская жажда мести
Оставалась неутолённой.
Я глумилась, храня холодность!
Как событье ни назови –
Это было равно бесчестью:
Первой страстью неразделённой
Он платил за неразделённость
Отгоревшей моей любви.
Я спешила его утешить,
Я сочувствие выражала,
Я куражилась, добивала,
Щедро сыпала в рану соль –
И беспомощная усмешка
У него на губах дрожала,
И опять никак не давалась,
Не давалась актёру роль.
Я же с ролью справлялась лихо!
Уязвлённость, гранича с горем,
В нём металась – а я следила,
Я была вознаграждена.
…А потом торжество утихло.
Он уехал куда-то вскоре,
Ну, а я его проводила,
Как заботливая жена.
А потом, распахнув окошко,
В одиночестве и затишье,
Августовскую ночь вдыхая,
Я писала – уже не зло:
«Ты прости меня, мой хороший,
Это, видимо, было лишним –
Но не мучай себя, не кайся,
Вспоминай об этом светло.
Мы с тобою взрослые люди.
Ни о чём не жалей, не надо.
Я когда-то тебя любила,
Как никто не будет любить.
Грязи не было. Лучше будем
Запоздалой считать наградой
То, что было. Ведь то, что было,
Ни тебе, ни мне не забыть…»
И в душе моей шевельнулось
То, что в ней я разбередила,
Разгребла, не боясь ожога,
Жар, таившийся под золой…
Что же это – любовь вернулась?
Или, может, не уходила,
А дремала во мне до срока,
Усыплённая феей злой….
И спала она, дожидаясь
Сладких уст прекрасного принца,
Что прошепчет над изголовьем
Пробуждающие слова…
Только вскоре я догадалась,
Что с душою моей творится:
Это было другой любовью.
Та, былая любовь – мертва.
Я любила теперь другого:
Не продуманного артиста,
Что с личиной скорби глубокой
Мною некогда пренебрёг –
А беспомощного ребёнка,
Что доверился мне так чисто –
И метался, как одинокий,
Ловко пойманный в сеть зверёк.
И, как прежде сгущая краски,
Я постигла внезапно мудро,
Что вот это он – настоящий,
Что лицо открылось само,
Что позёрство – всего лишь маска…
Но в одно прекрасное утро,
Заглянув в свой почтовый ящик,
Обнаружила там письмо.
Он писал про свою работу,
Он писал, как проводит время,
Что уже надоело малость,
Что уже возвращенья ждёт,
И когда дошёл до погоды,
Я немного заволновалась,
Что трусливо больную тему
Он молчанием обойдёт.
Но за тему он взялся смело…
И внезапно мне стало слышно,
Как знакомый голос актёра
Зазвучал, картинно скорбя:
«Да, мне этого не хотелось.
Для меня это было лишним.
И пошёл я на это – только
Для тебя. И против себя».
Где затравленное смятенье?
Где следы пережитой боли?
Лик трагического героя
На меня свысока глядел.
На глазах оживали тени
Той, забытой когда-то, роли –
Но теперь своей прежней ролью
Превосходно актёр владел.
«Ах ты, жалкий, смешной мальчишка! –
Я клеймила презреньем женским. –
Ты и тут не сумел, несчастный,
Повести себя по-мужски!
Где актерским твоим страстишкам
До страстей, до мук и блаженства!» –
И с глубокой, подлинной страстью
Я рвала письмо на куски…
И мне было смешно и странно:
Он подыскивал оправданье!
Словно истинное горенье
Было поводом для стыда…
И любовь, что совсем недавно
Обрела второе дыханье,
Задохнулась в моём презренье –
И теперь уже навсегда.
…Мы друзьями потом остались,
Мы встречались, вели беседы,
Иногда под гитару пел он,
Тихо струны ей теребя,
Только мне всё не забывалось,
Как он робко и неумело
Приоткрылся – а после предал
Не меня – самого себя.
Я потом другого любила,
Да и он полюбил другую,
Мы расстались легко, небольно.
И, живя в другой стороне,
Про него я почти забыла.
Только всё же порой тоскую,
Вспоминая того ребёнка,
Потянувшегося ко мне…
Только рыться не перестала
В том, что мне сохранила память,
Вспоминать подробно, пространно
То, что кануло в никуда.
Я когда-то, помню, читала,
Будто женщины любят гладить
Нож, который нанёс им рану.
В этом, видимо, вся беда…