Мысль под шеломом бьётся – «ху из ху».
И! Тулово совсем захолодело.
Тулуп из хомячкового меху
не греет тело.
Он заложить хотел его в ломбард,
НО! Ломбардист брезгливо тронув пальцем,
промолвил сквозь прищур – «Aurevoir!»
И! дал по @йцам.
Сидит в углу, лизает чупа-чупс,
конфект хранит в начищенном тромбоне.
Я, действо зря, порррою, пррросто прррусь
на шлемофоны.
В них! Мощь! Его. Нередко чья-то речь
массировает вялую конечность.
Тогда опять он бездарей обречь
готов на вечность.
На вечность, где парит, как пепелац,
однажды потерявший гравицапу,
второстепенен, словно Розенкранц
Шекспира-папы.
Он, как Маресьев, НО! Имеет ног.
Мечтёт мечту – покинуть эту свалку.
Не выйдет! В шлемофоне голосок,
как погонялка.
О, жизнь, ответь! В какой-же из капуст
его нашли однажды в огороде?
Сидит и ждёт, лизая чупа-чупс.
И! щаслиф… вроде.