СВАДЬБА
В селе нашем над рекой
Был веками лишь покой.
Без ругни и без скандала
Мирно жизнь там пробегала.
Мужики в полях трудились,
Бабы в птичнике крутились.
Отработав на совхоз,
Волокли домашний воз –
Здесь: коровы и быки,
Куры, овцы и хряки,
Стирка, мойка и шитьё
И ребят малых нытьё.
И в заботах круглый год
От безделья чтобы рот
В пустом трёпе распахнуть –
Не задумывались ничуть.
Молодежи, той попроще –
Вечерком, собравшись в роще,
Песни звонкие поёт
Иль по кустикам снуёт.
Много тысяч раз овраги
Их слыхали охи-ахи.
В непогоду ж и зимой
Принимал всех клуб большой.
В нём кино порой смотрели
Или в танцах же потели,
Сойдясь с милыми в обнимку,
Под гармошку иль пластинку.
Так и жили все без зла.
В одном стаде два козла
И то мирно не живут –
Друг от друга подлость ждут.
Смотрят хитро, кося глазом,
Чтобы в битву ринуть разом.
А здесь целое село
Жизнь спокойную вело.
Но не даром говорится –
С каждым может всё случиться.
И случилось, и стряслось –
Всё село передралось.
Вроде не было причины,
Чтобы бились так мужчины,
Как взбесившие собаки,
В глупой той, донельзя, драке.
Да и бабы хороши –
Как и их глупцы-мужи –
Кулаками помахали,
Словно в поле попахали.
Не тянуть чтоб за мочало,
До конца, начав с начала,
Без вранья и без прикрас
Вот пред вами мой рассказ:
«После службы, из Морфлота,
Где провёл почти три года,
До родительского дома
Воротился наш Ерёма.
Не сказать, что парень бравый,
Зато чуб имел кудрявый,
Рыжий весь, ну как огонь.
Да к тому ж ещё – гармонь
Его слушалась руки.
Он бывало у реки
Сядет, где-то, и играет,
Что аж сердце замирает.
Гармонист он был хороший.
Жаль не вышел только рожей –
У него она в прыщах –
Лезут, словно на дрожжах.
Не смогла помочь припарка
И ни старая знахарка.
Хоть избавить и бралась,
Но побилась и сдалась.
Не попрёшь против природы.
И надежда лишь на годы,
Что пройдёт само собой,
Коль гульнёт разок-другой.
Наши девки от Ерёмы
Убегали враз в хоромы,
Дав наказ родне свой строг –
Не пускать и на порог.
Те и не смели допускать –
Может, гад, ведь, напугать.
Зря они так поступали,
Лучше душу бы узнали.
А Ерёма-то душой –
Просто парень золотой.
В нём с рожденья разлита
Нежность, ласка, доброта.
Он в порядке держал дом.
Обойди сто верст кругом
Или вдвое больше даже –
Не найдешь избы ты краше.
Словно радугой облита,
Вся резьбой она увита,
На коньке петух сидит,
Во все стороны глядит.
Он на К-700 в совхозе.
Хоть в жару, хоть на морозе
От работы не сбегал –
За троих один пахал.
От утра до поздней ночи
Не смыкал на поле очи,
Видно, так соображая,
Дать побольше урожая.
И за труд великий он
Был медалью награждён.
За работу же за ту
Я б вручил ему звезду.
Или даже две подряд.
Как в народе говорят:
«Был один, нужны где трое –
То носи, дружок, Героя!»
В общем, коль сказать уж кратко.
Жизнь его текла бы сладко,
Будь, как многие, женат
И имей пяток ребят.
Правда, здесь добавить нужно,
Чтоб жена была послушна
И любовь, хоть каплю, чуть
Наполняла её грудь.
И жила в селе у нас
Та, которую подчас
Называли все Парашей,
Хоть по паспорту же Глашей
Нужно было называть.
И её родная мать
Порой тоже - нет и нет –
Ей «Параша!» - крикнет вслед.
Не дурнушка, не красотка –
Фифти-фифти, то есть – серёдка.
Ни ума, ни прилежанья –
К мужикам лишь обожанье.
Не совру, сказавши тут,
Что ночами к ней снуют
Аж десятки мужиков –
С молодых до стариков.
Ну а днём, какой с ней спрос,
Когда в сон склонила нос.
Скажет ей директор наш:
«Тебе замуж пора, Глаш.
Толку что в твоей гулянке?
Нет любви, когда по пьянке
Мужики наперебой
Наслаждаются тобой».
А она смеётся звонко:
«Отыскать мне, где милёнка,
Чтоб богат был и красив
И не очень-то спесив?
Сам, пожалуй, посуди –
Можно ль здесь таких найти?
Не живут средь нашей грязи
Ни царевичи, ни князи.
Так что брось, Иван Иваныч,
Трёп вести со мною на ночь.
То моё всего лишь дело –
Кто и как ласкает тело.
Не нужна твоя забота.
Если ж есть к тому охота,
Можешь в гости заскочить –
Я приму, уж так и быть».
И виляя пышным задом,
Обласкает нежно взглядом,
Сложив крепкие ручонки
На своей большой грудёнке.
Чтоб полнее был портрет,
Я скажу, что в сорок лет
Глаша, вставши у печи,
Не могла сварить и щи.
Хорошо жить за мамашей –
Та всегда накормит кашей,
Приготовит суп курячий
И картошечки горячей,
Молочком наполнит кружку,
Взобьёт перину и подушку,
Платье мятое погладит,
Успокоит и усладит.
Ну а Глаше доставалось
Из забот всего лишь малость –
Вкусно, сытенько покушать
И пластиночки послушать,
Поплясать, попить винишку,
Полистать от скуки книжку.
А работают пусть кони
Среди грязи, среди вони.
Ну, скажите мне без лжи –
Кто б из вас в её мужи
Согласился бы пойти?
То-то, вижу – не найти.
Как решился Еремей
Под каблук податься к ней
И навеки жизнь связать –
Мне умом уж не понять.
Как бы ни было, но вот
Дело к свадьбе уж идёт:
Рубят головы гусям,
Режут глотки поросям,
А в молочные же фляги
Заливают крепкой браги
И к назначенному дню
Составляется меню…
В воскресенье спозаранку
Под весёлую тальянку,
Начиная свадьбу эту,
Полетели к сельсовету.
Кони рвали повода,
Чтоб быстрей домчать туда.
И звенел, вдаль улетая,
Под дугою «дар Валдая».
Председатель сельсовета,
Пожелав «любви, совета»,
Ущипнувши за бок сватью,
Закрепил союз печатью.
И, подняв бокал вина,
Тут же выпил всё до дна,
Крикнул: «Горько!» - и, как бес,
Целоваться сам полез.
Но жених не лыком шит –
Оттеснил, как крепкий щит:
«Ишь, орёл, ядрёна мать! –
Дай и мне поцеловать».
И слюнявыми губами
Приложился к милой даме.
Рожей всей аж до макушки
Перепачкался в «губнушке».
И вздохнула бабка Настя:
«Привалило девке счастье.
Хоть жених и неказист,
Но хороший тракторист,
Он по нынешней по хляби
Больше всех приподнял зяби
И зерна в лежалом поле
Также он собрал всех боле».
В разговор вступила Клава:
«Он – хорош, она ж – шалава,
Как и мать её, Матрёна.
Мужиков поболь мильёна
Из всех сёл, что тут вокруг,
Позабыв своих подруг,
К ней полазило в кровать –
Любит девка баловать…»
Но толкнул их дед Егор:
«Бросьте, бабы, разговор.
Не дай Бог, родня услышит –
Рожи ваши в миг распишет
Или в чувственном припадке
Пустит кровь из носопатки.
Толку что трепаться тут?
Коль слюбились – пусть живут».
Все на выход заспешили,
Где давно копытом били,
Снег взрывая из-под них,
Кони в санях расписных.
И помчал обоз до хаты.
Там встречать уж вышли сваты,
Как велит обычая роль,
Молодых, держа хлеб-соль…
В хате душно от печи -
Пекут бабы калачи,
Пот по лбам аж катит градом.
Взад – вперёд снуют с салатом
И на стол метают миски.
В них: грибочки и сосиски,
Сельдь под «шубой» и без ней,
Мясо жареных свиней,
Рыба с хреном заливная
И картошка отварная,
Заяц в тесте запечённый,
Гусь, как надо, наперчённый
И еще с десяток блюд,
Чтобы был доволен люд.
А графины с брагой в ряд
На столах давно стоят.
За столы уселись гости
И молчат, как на погосте,
И, слюну глотая, ждут
Как команду подадут,
Чтоб наброситься всем скопом
На еду большим галопом
И смести её всю разом,
Не моргнувши жадным глазом.
И дождались, наконец.
Встал невестушки отец.
Произнёс пространно речь –
Надо, мол, любовь беречь,
Друга-дружку уважать,
Никогда не обижать
И в согласии до гроба
Чтоб прожили они оба.
И, сказав: «За молодых!» -
Чарку выпил в тот же миг.
«Горько!» - гости закричали
И стаканы застучали.
Молодые не ленились –
В поцелуй соединились.
Все же принялись считать:
«Раз, два, три, четыре, пять…»
Гости ели, брагу пили,
Песни звонкие вопили,
То пускались в пляску лихо,
То сидели очень тихо,
Утомлённые от пляса,
Пережёвывая мясо,
Тупо глядя на объедки
Иль в разрез своей соседке.
Вроде мирно всё бежало
И беды не предвещало:
Молодые целовались,
Гости брагой упивались,
Не в стаканы влив, а в кружки,
С уважением друг к дружке.
И, почти дойдя до точки,
Налегали на грибочки.
Гармонист, забыв гармошку,
Обнимал по пьянке кошку,
А кого-то за углом
Выворачивало нутром.
Сваты рядышком уселись,
Свахи в кухоньке вертелись
И, бросая дрова в печь,
Про пустое вели речь.
Тут-то всё-то и стряслось,
Словно в вихре понеслось:
Молодая, выпив лишку,
Начала вести интрижку,
Позабыв, что рядом муж,
Идёт свадьба же к тому ж,
С Васькой, сельским кузнецом,
Силачом и молодцом.
То ласкала его глазом,
То, прижавшись пышным тазом,
Так как рядышком сидела,
Что-то в ухо свиристела.
Еремей сидел, молчал,
Вроде как не замечал,
Что любезная супруга
Соблазнять принялась друга.
Но терпение не вечно.
И на шашни так беспечно
Перестал смотреть Ерёма:
«Ах ты, стерва! Ах, кулёма!»
И со злобою в угаре
Хвать тарелкой ей по харе,
И закрыть чтоб враз вопрос –
Кулаком Васятке в нос.
Тот в ответ. И зубы – вдрызг.
Глаша в слёзы, в дикий визг:
«Убивают!» - завопила
И графином залепила
Еремею по затылку.
Тот упал и прямо в вилку
Ткнулся пьяной рожей,
На котлету став похожий.
И взревел быком от боли:
«Не видать пускай мне воли,
Но и Глашке уж не жить -
Отобью подлюке прыть!» -
И к жене, намять чтоб кости.
Повскакали с лавок гости,
Стали дружно разнимать:
«Перестаньте, вашу мать!»
Но и им досталось в миг –
Кому в глаз, кому под дых,
Кому в ухо, кому в рыло.
И поехало, поплыло.
Учинив большую бучу,
Все столы собрали в кучу
И под дикий бабий вой
Закружился мордобой.
Крики, стоны, звон посуды,
Тела, сваленные в груды.
Кто в крови лежит, орёт,
Кто до выхода ползёт,
Кто молчит, похож на труп,
Целиком уйдя «в отруб».
Уж гульнули, так гульнули –
Дом вверх дном перевернули.
Затем, выскочив во двор.
Разобрали весь забор
И давай кольём махаться,
Нападать и отбиваться.
Хорошо, что кольев тех
Не досталося на всех,
А не то не так бы было –
Пол села б друг друга било.
Вскоре выползла усталость –
Стала драка тихнуть малость.
И к полночи завершилась,
Улеглась, угомонилась.
Обозвав Ерёму «сранью»,
Удалилась Глаша с бранью.
Под носы ворча от злости,
Вслед за ней подались гости.
Пусто, тихо во дворе.
Лишь собака в конуре,
Словно тоже ей досталось,
Подвывала и металась.
Кот взъерошенный, дрожа
По двору бродил кружа.
Пьяным, сволочь, оказался -
Браги, видно, нализался.
Еремей в рубахе рваной,
Со щекой, пробитой раной,
У печи сидел, скуля:
«Ах, паскуда, ах и тля,
Что со мною натворила –
Пол лица разворотила…
Ну, погодь, зараза, встречу,
Отмутузю, изувечу…»
Мамка рядом суетилась:
«От того-то всё случилось,
Что не слушал мать свою,
Всё твердил – её люблю.
Я тебе, что Глашка – дура,
Ты ж своё – зато фигура,
Мол, хорошая у ней
И избавлюсь от прыщей.
Не елозь и не вертись,
А на свет поворотись.
Рану йодом дай помажу
И заплаточку прилажу…»
А отец, дымя молчком,
Сидел пьяным дурачком,
Приложив пятак под глаз,
Куда кто-то торкнул раз…
Пролетели годы птицей.
Глаша ныне за границей,
Но не в той, что за морями,
А совсем уж рядом с нами –
Вышла замуж за хохла.
Двух дочурок родила.
Правда, что-то те лицом
Не похожие с отцом:
Одна – черная, как смоль,
У другой – глазенок ноль,
Одни щелочки торчат
Как у хитрых китайчат.
Глашин муж, рога качая,
Влив горилку вместо чая,
Чесноком дыхнув и салом,
Их зовёт «интернационалом».
Еремей один живёт.
После свадьбы крепко пьёт.
Говорят, по Глашке тужит,
Потому и гадость глушит.
А как в стельку, мол, напьётся –
То рыдает, то смеётся.
И умом, мол, стал отсталый.
Жаль, хороший был он малый.
Ну а те, что в драке бились,
Все давно перемирились.
И в селе опять у нас
Наступил покоя час.
Нету ссор и нету злости.
Вновь друг к другу ходят в гости.
Пьют чаи, ведут беседу,
Вспоминают свадьбу эту.
Вспоминают, часто даже
И смеются: «Ай да Глаша!
Видно крепко напилась,
Что забылась, увлеклась.
А Ерёма – молодец,
Кузнецу, как сам кузнец,
Хоть по виду и дитя,
Врезал крепко, не шутя…»
Вот такая мелодрама –
Как бывало, скажет мама –
Хоть снимай по ней кино,
Посетила нас давно.
Ну, а я скажу так вам –
В жизни больше других драм
И трагичных и крутых
от чужих укрыто глаз.
Но о том другой рассказ…»