Грех
Посвещается великодушию,
которое заставило его
рассказать о том дне…
Наверное, я сам позвал его… Наверное, я ждал его прихода… А может быть он просто возник там, где вскоре предстояло быть абсолютной пустоте, которой так боится природа, эволюционировал из ничто в нечто, до сих пор мной не осознанное… Хотя, слово Я здесь приобретает весьма размытый смысл…
Он гораздо сильней меня… Он гораздо выносливей… Он гораздо сильнее хочет жить… Он не разучился любить, в отличие от меня… Причем его любовь - не только к Женщине, но к бесконечности звездного неба в середине августа, к легкости и нежности падения крупных хлопьев снега в свете ночного фонаря, к тупой, неистовой, бессмысленной и потому не доброй и не злой стихийной энергии бури, к завораживающему шепоту капель дождя, которые живут лишь несколько мгновений, и ко всем другим чудесам этого мира, этой вселенной… Его любовь – Любовь к Жизни…
И, самое главное – он смог осознать, оценить и осмыслить весь мой жизненный опыт, накопленный до его прихода… Он гораздо мудрее меня… Его можно было бы назвать, собственно, моей мудростью, не будь он настолько деструктивен, истеричен и самовлюблен…
В любом случае, его время наступит лишь завтра, а сегодня он мечется в моем уставшем теле, в моем обезумевшем от боли и безысходности сознании, буквально верещит и молит меня не совершать этот шаг. Он кричит, что мы все исправим, что все будет хорошо, что осталось потерпеть совсем чуть-чуть. Он не хочет умирать вместе со мной, он привык цепляться за любые, пусть призрачно тонкие но нити, ведущие в будущее, за сколь угодно розовые и глупые надежды и мечты… Он просто не привык сдаваться… Но я его не услышу, ведь для меня уже давно все кончено… И его время наступит лишь завтра…
А сегодня…
А сегодня лишь я, сталь ножа и нечто истинно страшное, застывшее в моих глазах, отраженных в зеркале… Гнетущая тишина моей квартиры и холодный, пронзающий насквозь, ночной осенний ветер за окном не являются декорациями сценки, которую мне отведено сыграть, ибо их наличие или отсутствие не влияют уже ни на что…
Так что нас здесь всего трое, точнее, конечно, четверо, если брать в расчет его, о реальности существования которого я и не подозреваю в тот момент.
Истинно страшное, то, что живет в моих глазах, что полностью владеет мной сейчас – это холодное и четкое осознание цены прожитых мной 24ех лет. Цены совершенных поступков, цены вложенных усилий, мнимых ценностей и идеалов, цены того, чего не совершил, чего не добился, цены себя… В моих глазах – абсолютный ноль. В моих глазах – пустота. И еще там бесконечная жалость к своему естеству, обида на то, что не замечал очевидного, что не верил тем, кому был небезразличен, обида на глупость, что заставила меня играть ва-банк… И боль, бесконечная, нестерпимая боль пополам с нежеланием бороться, с бессилием…
План выверен до мгновения, до слова, до мысли… Странно, но сегодня, настоящее, осязаемое сегодня, выделенное из киселеобразной массы текущего, наступило всего 40 минут назад, и ведь я не пьян, и не был пьян уже 4 дня… Странно, но боль отступает, когда приходит понимание моего единственно теперь возможного пути… Странно, но, чувствуя Смерть вблизи себя, я впервые не боюсь ее, хотя наши предыдущие встречи отмечены именно страхом, первородным, безотчетным страхом… Странно…
Глаза в глаза: я и мои мысли, я и пустота, я и я…
Электрический импульс в мозгу побуждает мышцы правой руки сокращаться, и блестящая, совершенно равнодушная сталь (ей безразлична даже роль, отведенная в этом действе) медленно, а может бесконечно быстро, движется к пульсирующей точке невозвращения, расположенной на внутренней поверхности сгиба моего левого локтевого сустава… А может это неправда… Может мне это только кажется…
Я никогда не узнаю правды, потому что я навсегда остался там, перед зеркалом, с зажатым в правой руке ножом, обиженный на единственно ценный для меня подарок, данный мне Вселенной совершенно безвозмездно – на свою Жизнь…
Видимо, в тот момент он все же нашел путь в мое сознание… Видимо, в тот момент он все же смог пробиться к рулю… И ему предстояло выполнить последнюю на этом этапе задачу – уговорить, ибо заставить было невозможно, умирающее, теряющее сознание тело поверить в возможность завтра… Задачу, прямо скажем, в свете происходящего – невыполнимую…
Быть может жаль, а быть может - слава создателю – он не знал слова «невыполнимое», он всегда видел несколько выходов из любой ситуации, и никогда не стеснялся звать на помощь… И он звал, он кричал, и был услышан… И на помощь ему пришла Гордыня…
Смертный грех, средоточие низменного порока, все худшее, что было в душе, покидающей бренную свою оболочку… Оно пришло на помощь ему… И соединенной их мощи хватило, чтобы остановить время…
И дрогнула рука, и выронила сталь, когда зазвучали слова Гордыни: «Любой из ныне топчущих этот мир способен уйти вот так… но не ты… тебе суждена иная дорога… ярче, громче, известней, приятней…»… Она шептала и шептала, пока он судорожно подбирал ключ к владению этим телом, пока не подобрал, пока не овладел… Пока не отправил сопротивляющуюся новому хозяину оболочку в такую манящую, такую теплую и гостеприимную темноту сна…
И шептал уже сам «Теперь ты не умрешь никогда… не осталось в этом мире того, что способно тебя сломить…»