Пропасть без доблести, без подвигов, без славы... Вот мука, вот проклятие для нобиля, патриция, плебея... В наш век бездушный, двадцать первый век, все нравы исказились наизнанку... И что теперь считать за честь, а что холуйством сам чёрт не разберёт. Замылены границы и края дозволенных суждений и гонений... И видит Бог, в том воля не моя... Меж вами тесно мне, когда вы в сытости своей, поносите те силы благоденства, скрепившие ваш быт и праздность бытия! Уже ли нет души не схваченной болезнью и бесстыдством, чтобы в союзники её к себе призвать! Уже ли я закован в цепи нравов стародавних, чтобы прислуживать похабной прихоти людской, инстинктам подчиняться или править, а между тем и переменчивой, и безнадежно бабьей воле, чарующей лишь миг, лишь миг не потакающий уму - хранить обрывки фраз и мыслей! Нет верности, откуда ль быть прощенью? Быть одному, без права на надежду... без ереси и без стихов библейских, светских, личных... То не спасенье, не побег, то способ... Чтож, приспосабливаюсь жить средь вас, хотя мне жизнь такая не мила, и ей не дорожу, коль знаю то, что пусто мне, что лишь забава выйдет из неё... Итог тому - немая смерть. А все слова мои всего лишь развлеченье, всего лишь кость, подброшенная своре для утех... Я в тупике, как тот охотник шахмат, изрядно полюбивший западни, что не нашел в строю изящных комбинаций ни формул, ни ходов, ни объяснения, ни утешения, ничего... Мудрец был прав, все вожделеют одного - лишь цену... Кто подкупил меня, пускай признается в той сделке, ему я стану псом послушным.
Чего хочу, да будет мой ответ как вызов: - хочу любить жену, детей, отчизну. Но где жена моя, где дети, где отчизна? Возлюбленная мной земля заполнилась лишь смрадом мерзкой черни и их избранников, что разлагаются в объятиях с врагами... Но знайте же, в урочный час моя рука не дрогнет, когда Судьба Отечества заставит гитару и стихи сменить на щит и меч.