Тепло и уютно в избушке бабки Серафимы. Была избушка когда-то обыкновенной деревенской банькой, да вот пришлось ранг сменить на более высокий. Стояла избушка в аккурат посередине деревни, на перекрестье дорог. Маленький ухоженный огородик, парочка смороденника, парочка крыжовника и сирень - вот и всё приусадебное хозяйство. Место, служившее когда-то предбанником, переоборудовано под сени с чуланчиком, где хранилась вся необходимая в хозяйстве утварь. Дверь в избушку невысокая, как и положено в деревенской баньке.
При входе, справа, у русской печки - небольшая кроватка. Да и зачем, скажите, большая кровать нужна, если сама хозяйка - ростиком с девчонку подростка.
Деревянная лавчонка со стулом, да стол в углу - вот и вся мебель. Правда, и на кухоньке столик был, но он нёс свою службу.
Стены избушки были оклеены старыми газетами вместо обоев, а в красном углу - картинками из журнала «Огонёк» и «Крестьянка».
Над столом - икона Николы-чудотворца. Рядышком ещё иконки-кладенцы, но их можно было различить при очень близком рассмотрении.
Русская печка, занимавшая половину избушки, исправно выполняла свои обязанности, и поэтому в домике всегда было тепло и уютно. Да и шанежки картофельные да морковные получались отменные. А про пирожки пистишные и луковые говорить нечего
Жила бабка Серафима на свою колхозную пенсию. Шиковать было не с чего, но и унывать особых причин не было. Привыкла.
Два раза в год ходила в церковь в Курью, за восемьдесят километров, с такими же бабками-вековухами из соседней, кержацкой, деревни. Ближние-то церкви все порушены были ещё до войны. Оставалась одна, в Ераничах, что в трёх верстах от Абокшат. Но война всех жителей деревни скосила без остатка. А саму деревеньку с церковью пожар поглотил. Батюшка с семьёй на поселении сгинул.
Ходила бабка Серафима в Курью, вместе с тремя другими попутчицами – два раза в год. На Троицу и на Рождество. Собиралась загодя. Деньги откладывала с каждой мизерной пенсии. На гостинцы брату, который в городе жил. А дня за два до прихода баушек (как она их называла), начинала готовить стряпню. Витушки, булочки, пирожки, шанежки, разборники. На пол деревни дух стоял.
Уходила обычно недели на две. Но вот завился дымок из трубы и мама Фрося тут же начинала собираться попроведать бабку Серафимку. А с ней и пятилетний Гуня «хвостиком» бежал. Мама Фрося особо и не возражала. Для Гуни у бабушки Серафимы гостинец завсегда припасён был. Если уж не конфетка или постряпушка какая, то парёнки-то всегда водились. Редечные, морковные, калежные, свёкольные - на любой вкус.
Вот и на этот раз, едва завидев сизый дымок из трубы, мама Фрося засобиралась. Но, едва выйдя за порог – вернулась: «Вечерком схожу».
Летний день длинный. Гуня раз пять пробегал мимо избушки, пока бабушка Серафима сама не окликнула его. Засыпав горсть леденцов в карман, проворковала: «Мамке-то скажи, чтоб вечером обязательно приходила».
Вечером Гуня был наготове. Но, неожиданно, мама Фрося произнесла:
«Ты, Гуня, сегодня останься уж дома!»
От неожиданности из глаз Гуни брызнули слёзы: « Дак ведь она мне сказала, чтоб мы с тобой вместе приходили!»
То ли аргумент оказался слишком убедительным, то ли ещё по каким другим причинам, но в гости к бабушке Серафиме они пришли вместе.
В домике Гуне всё было интересно. Он с усердием перечитывал по слогам газетные заголовки, благо газетами были обклеены все стены. Можно было почитать и под заголовками, но это заняло бы слишком много времени. А ведь были ещё и картинки, и фотографии в рамочках. Но в этот раз ему, чтоб остаться, пришлось сидеть тихо на лавочке. Взрослых явно смущало присутствие ребёнка. Но лишь поначалу. Привезённый из города «гостинец» в виде бутылки с красочной этикеткой и надписью «Кагор» после первой же рюмки сделал своё дело. Разговор полился на весёлых тонах. Да и было чему порадоваться. Брату дали новую квартиру. Всю жизнь на заводе отработал – заслужил! Да и у самой бабки День Рожденья только-только минул. Потому и гостинец от братика на столе стоял.
За весёлыми разговорами пошли грустные. А потом вдруг, после короткого молчания, полилась песня:
«…При лужке при долине
Громко пел соловей.
А я мальчик на чужбине
Позабыт от людей…»
Много песен знала звонкоголосая бабка Серафима. Да и мама Фрося от неё не отставала. На всю деревню лились то грустные то весёлые напевы. Песни эти Гуня слыхал уже по многу раз и в некоторых случаях пытался подпевать.
После небольшой передышки бабка Серафима резво привскочила с лавки и метнулась на кухоньку. Через мгновение у неё в руках появились две деревянные ложки. Выдавая весёлый ритм этими музыкальными инструментами, бабка выдала такой шквал матершинных деревенских частушек, что мама Фрося только взвизгивала и охала. А пятилетний Гуня впитывал всё, как губка.
Посиделки на этой залихвастской ноте завершились. Мама Фрося заторопилась домой. Гуня шел чуть сзади. Не спеша. Его вдруг окликнули сидевшие на завалинке соседнего дома девчата: « Много новых песен-то услышал? Спой, если помнишь!»
И Гуня выдал:
«…Разгулялася кухарка по избе,
Приударила мешалкой по п….е…»
И весь набор, что буквально десять минут назад залихвастски распевала под ложечный перестук бабка Серафима.
Больше мама Фрося на вечерние посиделки к бабке Серафиме Гуню не брала.